Всем всё о фасцинации и общении >>> здесь

Новости фасцинологии

ФАСЦИНАЦИЯ ТЕЛА НЕУМОЛИМА

(из книги В. Соковнин. ФАСЦИНАЦИЯ ТЕЛА. Ек-г. АФА. 2011 - книгу можно бесплатно скачать на: http://www.koob.ru/sokovnin/)

Анатомия - это судьба
З.Фрейд

Тело – это судьба

М. Хайдеггер, подвергая критике аргументацию Ф. Ницше об основополагающем для человека инстинкте «воли к власти», касается и той ее части, где Ницше включает в свою аргументацию власть тела. Он рушит совершенно верные, на мой взгляд, постулаты Ницше, которые сегодня звучат как нельзя более современно и убедительно. Так, Ницше выдвигает тезис, согласно которому при понимании человеческих устремлений, в том числе и «воли к власти», необходимо исходить не из субъективности абстрактного Я, а из конкретики тела и телесных влечений. Хайдеггер цитирует Ницше: «Вера в тело фундаментальнее, чем вера в душу», и еще: «Феномен тела есть более богатый, отчетливый, осязаемый феномен, методически подлежащий выдвижению на первое место, без какого-либо предрешения его последнего смысла», «существенно: исходить из тела и пользоваться им как путеводной нитью» (221, с. 302-303).
Труды Ж.-Л. Нанси (121), М. Мерло-Понти (116; 117), Ж. Бодрийяра (18; 19) и др. ( 137; 185; 236), посвященные проблеме тела, в этом смысле продолжают традицию Ф. Ницше. Тело всегда исключительно, его фасцинация властна, чтобы можно было позволить игнорировать его в философии жизни человека и общества. Можно сказать так: тело – повелитель, а не картинка или вместилище духовных и мыслительных функций. Мыслит и духовно живет все тело – вот философская и научная идея, которая в последнее десятилетие становится все более воспринимаемой как адекватность феномену человека. И если Леонардо да Винчи советовал исходить из мудрости тела и кожи, а Поль Валери считал, что «нужно мыслить кожей» (см. об этом в главе «Тактильная фасцинация»), то это как раз тот путь, на который ступила современная нейрофизиология, биохимия, психофизиология и философия. Не Я использует тело для жизни, а тело властвует над Я. Другими словами, тело – это судьба.
Первая сенсорно-нейронная и психофизиологическая операция, которая совершается в мозговых структурах каждого человека, вступившего в общение с окружающими или даже только наблюдающего других людей, – оценка их коммуникативной значимости и потенциала. Совершенно справедливо простое и проверенное веками правило «встречают по одежке». Встречают, то есть воспринимают и оценивают.
Но при более точном анализе «одежка» отодвигается все же на второе место, так как самое первое, мгновенно-оценочное, длительностью буквально в миллисекунду, направлено на телесность, на биологическое тело и его пластику. В этом первом сигнале-Образе коммуникативной ситуации считывается как информация (о поле, возрасте, энергетике), так и фасцинация (опасность или безопасность, возбуждающие внимание и интерес чарующие или отпугивающие признаки тела и его пластики). Происходит как бы интуитивно-оценочное заглядывание сквозь одежду, к биологическому первоисточнику. У некоторых людей эта интуиция развита чуть ли не до уровня рентгена или томографа. Особенно большое значение этот первый акт восприятия-оценки другого человека имеет в межполовом общении и понятно почему.
Именно этот изначальный, заложенный в природу восприятия человека человеком психофизиологический автоматизм делает справедливым утверждение, что тело человека – его судьба. Судьба не только в смысле наличия или отсутствия здоровья и красоты, что, конечно же, тоже судьбоносно, но в вероятностном смысле возможных, определяющих личную жизнь встреч, симпатий-антипатий, притяжения-отвержения, любви или ненависти. Далеко за примерами ходить не надо: тело красавицы или красавца всегда в центре повышенного внимания и фасцинирующего воздействия. В одном из древнегреческих гимнов есть точные на этот счет слова: «Здоровье – благо высшее для смертных, второе – быть красивого сложения». Красивое сложение тоже определяет судьбу и не только сексуальную.
От рождения и до смерти человек живет сразу в трех телесных ипостасях: биологической, социальной и коммуникативной или, сказать по-другому, его единый телесный экзистенциал содержит биологическое, социальное и демонстрационно-коммуникативное тело (ср.: 26). Последние два пронизаны фасцинативной демонстрационностью, эффектно-запоминающимся показом тела.
Биологическое тело – это тело вида-индивида, как оно дано природой, той самой «дискретной единицы», которая живет и ощущает, получает первичные базовые удовольствия и множество заложенных в среде и себе самой неприятностей и болей. Биологическое тело можно услаждать и истязать, лелеять и деформировать, корректировать и уничтожать. И именно биологическому телу достается, когда личность становится субъектом преследований и наказаний, в чем гомо сапиенс изощрен до немыслимых форм садизма (214, 215, 238).
Социальное тело соединено с социумной маркировкой и сочленено с общевидовой психикой, а у человека – с социальным и групповым сознанием. Религия решает, быть ее верующиму обрезанным и в каком возрасте или оставаться как создала природа. Партия решает, будут ли ее члены иметь на плече татуировку гранаты «лимонка» или кольцо в ухе и в каком именно. Как решит социальная группа, такую социальную метку и получат ее адепты. Часто на всю оставшуюся жизнь.
Демонстрационно-коммуникативное тело живет полифункциональной демонстрационной жизнью в процессах общения. Его функция – оптимально осуществить социальную, сексуальную, межвозрастную, профессиональную и любую другую коммуникацию, выполнять исправно и надежно функцию коммуникативного сигнала. Это тело должно уметь плясать, кувыркаться, гримасничать, становиться в позу, кланяться или высокомерно надувать щеки, кривить лицо в улыбке или издавать неприличные звуки с целью эпатажа. Особенно развивается такая телесность у мимов, актеров цирка, театра и кино.
Все три телесные ипостаси существуют в единстве, образуя многообразную комбинаторику. С этой точки зрения все они представлены миру и все на него коммуникативно действуют. Но по-разному.

Тело вида и вид тела

Первым в ряду воздействий на мир стоит, само собой разумеется, биологическое тело, которое наделено базовой фасцинацией особого определяющего значения для жизни. Живая особь появляется в мир не в виде абстрактного существа, а, напротив, самого что ни на есть конкретного: она либо лев, либо антилопа гну, либо самец, либо самка, либо наделена геномом и энергетикой лидера, либо представляет собой вялого «подонка» (подонка в этологическом значении, то есть занимающего нижнюю ступень в иерархии сообщества). Каждому отмерено природой свое. Это – первый сигнал-Образ для всех воспринимающих и оценивающих.
Вид тела пола необходимо, как мне кажется, рассматривать как базовый сигнал коммуникации, наделенный первичной фасцинацией. Эксперименты на животных показали мощное влияние их друг на друга исключительно телесным экзистенциалом. Уже только присутствие тел своего вида – мощный стимул-сигнал к жизни и к неодолимому сексуальному сближению. Вид и запах тела для большинства животных является основным регулятором как полового поведения, так и поведения вообще. Когда самки находятся рядом с самцами, даже если они при этом лишены возможности спариваться, они быстрее становятся способными к размножению, чем полностью изолированные. Это наблюдается у мышей, крыс, кроликов, обезьян. А если самец начинает ухаживать за самкой, еще не готовой к спариванию, то ухаживание ускоряет созревание половых желез, как наблюдается у голубей или других птиц, изолированных в клетках. У норок присутствие и прикосновения самца в такой степени ускоряют половое созревание самок, что звероводы, занимающиеся разведением норок, обычно специально подсаживают к молодой самке активного самца. По-видимому, для полового созревания бывает достаточно одного лишь присутствия самца, как, к примеру, у свиней (194, с 41).
У самцов в присутствии самок тотчас происходит выброс гормона тестостерона, который стимулирует стремление завоевывать самок, а в случае необходимости – демонстрировать свою агрессивность. То же самое происходит и с мужчинами. Магнитно-резонансное сканирование мозга мужчин показало, что одно только созерцание женского красивого лица и фигуры, даже на фотографии, вызывает волнующую реакцию, что проявляет себя в образовании возбуждения удовольствия в тех же нейрофизиологических структурах мозга, которые активно реагируют на пищу или наркотики.
Сексуальная фасцинация вида тела противоположного пола у человека с неумолимостью рока прорывается в сны, грезы, фантазии, галлюцинаторные наваждения. Как это происходит, поставили на себе своеобразный «естественный эксперимент» (с подробным описанием результатов в своих посланиях и трактатах!) монахи и особенно отшельники – святые Иероним, Антоний и др. Искушения святого Антония представляют собой возведенный в символ зов телесной похоти с галлюцинациями женских тел. Блаженный Августин свидетельствует по своему опыту, что возбуждение появляется «в ту пору, когда его никто не просит» (16). Искушения отца Сергия у Л. Толстого закончились в этом смысле плачевно: зов плоти победил.
Такова диктатура базовой, первичной фасцинации, заключенной в гендерном теле: в теле самки и самца. Тело волнует, возбуждает, притягивает как магнитом. И понятно, почему первичная фасцинация тела обязана быть столь властно-неодолимой, даже если игнорировать аспект привлекательности-непривлекательности объекта зова, – природа требует неукоснительного стремления к репродукции рода. Тела притягивает друг к другу инстинкт продолжения жизни, а сигнализируют они друг другу об этой необходимости своим фасцинирующим внешним видом.
Таким образом, уже тело само по себе, как оно сотворено природой, тело вида – мощный фасцинативный сигнал. Л. Толстой в «Крейцеровой сонате» с сарказмом подчеркивает телесную диктатуру пола: женщины «знают очень хорошо, что самая возвышенная, поэтическая, как мы ее называем, любовь зависит не от нравственных достоинств, а от физической близости… наш брат все врет о высоких чувствах – ему нужно только тело… Кокетка знает это сознательно, но всякая невинная девушка знает это бессознательно, как знают это животные. От этого эти джерси мерзкие, эти нашлепки на зады, эти голые плечи, руки, почти груди. Женщины, особенно прошедшие мужскую школу, очень хорошо знают, что разговоры о высоких предметах – разговорами, а что нужно мужчине тело и все то, что выставляет его в самом заманчивом свете» (184, с. 195 ).
А. Пиз в книге «Язык жестов» ссылается на исследование А. Шефлена «Квази-ухаживания в психотерапии», которое показало, что «когда человек входит в компанию людей противоположного пола, в нем происходят определенные психологические изменения. Он заметил, что мышечный тонус этого человека повышается: он как бы готовится к возможному сексуальному контакту; мешки под глазами и на лице исчезают, человек выпрямляется, грудь прогибается вперед, живот автоматически втягивается, все тело вытягивается и он кажется моложе. Идеальным местом для наблю-дения этих изменений является пляж, когда женщина и мужчина приближаются друг к другу с какого-то определенного расстояния. Изменения происходят в тот момент, когда они подходят настолько близко друг к другу, чтобы встретиться глазами, и продолжаются до тех пор, пока они не проходят мимо друг друга, после этого возвращается их прежняя поза» (135, с.136-138).
Исследование реакций гормональной системы и мозга современным тонким инструментарием томографии убедительно показали, что уже даже в процессе активного разговора с совершенно посторонней представительницей противоположного пола достаточно обменяться несколькими словами или взглядами, как в организме мужчины возрастает количество тестостерона, иногда весьма резко. Увеличение количества гормонов помогает мужчинам стать более настойчивыми и уверенными в себе, чтобы добиться расположения понравившейся женщины. Эксперимент, подтвердивший сказанное, остроумен и прост. Принимавшие участие в исследовании мужчины в возрасте от 18 до 36 лет не знали истинных целей эксперимента. Им сказали, что они участвуют в исследованиях, направленных на изучение химического состава слюны. В лаборатории находились молодые ассистентки, которым было поручено поболтать с мужчинами пять минут. Этих пяти минут пустой болтовни хватило, чтобы уровень тестостерона поднялся на 30%. Причем уровень тестостерона был настолько выше, насколько активно собеседники демонстрировали интерес к ассистенткам: мужчины пожелали произвести хорошее впечатление.
Картина меняется в сторону драматургизации тогда, когда у самца и самки есть выбор. В силу вступают дополнительные сигналы-фасцины, которыми наделено каждое конкретное тело, а также ритуализованное обрамление, в котором приобретает значение все: и энергетика, и тон, и оригинальность непроизвольных двигательных реакций, и, естественно, возраст и опытность. Все это идет в ход для обольщения и получения во владение лучшего тела. Все эти дополнительные сигналы обольщения можно назвать вторичной фасцинацией. Такое деление помогает понять природу того, что называют «относительностью красоты».

Фасцинация породы и породистости

Несколько изменив ракурс анализа, можно утверждать, что первичная телесная фасцинация – это фасцинация породы и породистости. Самцы демонстрируют здоровье и производящую половую силу, самки – здоровье и фертильность. Биологическая породистость лежит в основе усиления фасцинирующего действия тел самца и самки друг на друга. При прочих равных условиях выбор делается в пользу породистости, то есть оптимальной природной выразительности тела вида. Самец и самка предстают друг перед другом как образцы-Образы вида и стимулируют внимание друг к другу оптимумом физических и репрезентационных качеств.
Тело вида – это всегда “завершенная незавершенность”, заданная функциональная структура, постоянно находящаяся в процессе дозавершения в двух аспектах. Во-первых, с точки зрения развития вида в вечно меняющейся среде обитания, диктующей каждой особи популяции в процессе ее выживания совершенствование, оптимальную адаптацию, чтобы передать результаты ее потомству. Во-вторых, сама особь есть в известном смысле постоянная реакция, своеобразный центр взаимодействия с окружающим миром и, следовательно, реактивно-меняющейся субстанцией, другими словами, незавершенной, стремящейся ко все новой и новой завершенности. Это та незавершенность, которая обеспечена системно-структурной избыточностью, дающей потенцию к мутациям, к поиску и закреплению опти-мальных адаптаций, к коррекции. В процессе незавершенной завершенности происходит, по-видимому, появление так называемых “телесных идеалов” вида, которые следует рассматривать как идеалы исключительно в контексте времени, то есть “на данный отрезок развития популяции”. Ибо то, что сегодня оказывается идеальным, завтра может превратиться в ходе естественного отбора в атавизм, а то и в тормоз. Таким образом, тело есть ни на секунду не прекращающийся процесс изменения своей субстанции как “тела – носителя жизни вида”. Тело – это агент вида, трепещущий реализатор его бытия, продолжающегося во времени, тело – это драма живого существа, окруженного опасностями разрушения и гибели.
Так появляются совершенствующие телесный вид мутации. И в этом же направлении действует естественно-искусственный отбор по усилению или по крайней мере не ухудшению породы, чем особенно во все времена были обеспокоены элиты общества. Для царей устраивали смотрины невест с тщательной экспертизой тела кандидаток в царицы. Все сильные мира сего стремились обеспечить породистость фамилии. Об этом весьма строго заботятся и некоторые немногочисленные этносы, защищая и укрепляя свой генофонд. Тела спартанцев служили образцом породистости для всей Эллады.
По сути, в этом и заключена разгадка так называемой «объективности красоты тела» у человека. Красиво то, что представляет собой лучший образец человеческой породы, что наделено качеством породистости. Печорин рассматривал княжну Мэри как породистую лошадь, чем вызвал негодование Грушницкого, который, тем не менее сам именно в породистость княжны и влюбился (90 с. 363).
Поиск канонов красоты, по существу, как раз и вывел на проблему породы как основы оптимального воспроизводства рода. Закономерность эта распространяется на внешний вид и людей, и животных. Так, эксперименты по определению максимума телесной привлекательности у женщин выявили те пропорции тела, которые мужчины особенно предпочитают и ищут. Так, проф. Мэннинг из университета Ланкашира вывел оптимальное соотношение между женской талией и ягодицами: объем талии, поделенный на объем бедер, должен давать коэффициент 0,7 (окружность груди: окружность бедер = 0,7). Когда применили полученный показатель к поп-звездам, то оказалось, что идеальной талией и бедрами обладают Кэйли Миноуг (ее индекс – 0,702), бразильская топ-модель Жизеле Бюндхен (у нее талия – 61 см, объем бедер – 86 см, коэффициент 0,708), модель Кэти Прайс (с индексом 0,68). Формула Мэннинга подходит для женщин любых габаритов, только бы выдерживался коэффициент 0,7, даже если дама, предположим, с объемом талии 80 см, а бедер – 114 см. И это вполне объяснимо, поскольку таковы пропорции максимальной женской фертильности, лучшей возможности к зачатию, вынашиванию, рождению и кормлению ребенка. У мужчин реакция на эти пропорции носит врожденный, обусловленный репродуктивной фасцинацией характер, заложенный в геноме. «Нравится!» - потому что так угодно природе. А то, что «нравится», то и красиво.
Телесную породу академик Д. Лихачев в замечательном очерке «Заметки о русском» соотносил напрямую с корнем «род», лежащим в основе фасцинирующего языкового ряда: род, родные, родник, родинка, природа, Родина.
Порода – это то биологическое качество, которое оптимально для продолжения рода. Великое значение! Интуитивно оно угадывается всеми людьми, даже завидующими породистости. В этом смысле «породистость» звезд создает в человечестве фасцинирующий фон восхищения их красотой как породистым эталоном. Порода – это и есть красота тела. И она считывается, воспринимается, оценивается в общении людей мгновенно и абсолютно, эволюционно создавая властно-неодолимую притягательность..

Социальное тело

Уже у животных тело вида всегда имеет еще и особую какую-нибудь метку в теле и его запахе, инвариантные знаки вида для узнавания особями друг друга. Иногда близкие виды птиц и насекомых различаются друг от друга по дополнительному пятнышку, полоске, цветовому нюансу. Этого бывает вполне достаточно, чтобы не происходило межвидового перемешивания. Так, расцветка крылышек и количество точек на крыльях божьих коровок могут быть различными – это видовой признак божьих коровок (а их известно около 3 500 видов!).
Р. Шовен отмечает стимулирующее влияние группы у животных. Любое животное реагирует на приближение сородичей, изменяя не только характер своего поведения, но и физиологию: рост, аппетит, время вступления в диапаузу и т. д. Очень часто эффект группы сказывается даже в том случае, когда на ограниченном пространстве находятся ispero две особи. Более того, этот «критерий двух особей» — один из лучших тестов для выявления эффекта группы – открыли его у саранчи, тараканов, кузнечиков, тлей (193, с. 90), гусениц (походного шелкопряда и прочих), у пчел, муравьев, ос, палочников, мышей и т. д. Сплошь и рядом две особи одного вида вызывают друг у друга сильнейшее ускорение роста. Основа воздействия — чувственная, и нередко его можно устранить или даже придать ему обратную направленность, ампутируя различные органы чувств (193, с. 100). Пчелы, муравьи и термиты не могут жить в изоляции, они погибают, не прожив и нескольких дней (там же, с 126). Так, эффект группы особенно отчетливо проявляется у морских птиц, живущих огромными скоплениями: у них обнаружена стимуляция половой активно-сти, вызванная, несомненно, жизнью в группе. У самцов и самок чаек одни только брачные демонстрации ускоряют наступление момента спаривания и откладывания яиц. В больших колониях откладка яиц начинается раньше, чем в малочисленных, а в центре колонии раньше, чем на периферии. У крохалей (Mergus cucullatus) брачные демонстрации стимулируют самку только в том случае, если их выполняют по меньшей мере два самца одновременно, одиночный самец успеха не может добиться.
В человеческом обществе социальное изменение биологического тела начинается еще до рождения. Тысячи лет в патриархальных социумах ждали появления на свет мальчиков, использовали для этого самые невероятные ритуалы и снадобья. Родившихся девочек у некоторых этносов ждала печальная участь – их умерщвляли. После рождения тело включалось в разного рода деформирование и нанесение специальных меток: обрезание, нанесение рубцов, татуировок и т. п. Тело становилось социально помеченным, его делали своеобразным живым паспортом. Именно социальные метки обеспечивали единение, эффект группы.
Эффект группы у людей особенно значим в небольших социальных группах и субкультурах. В них к маркировке тела проявляют повышенное внимание и придумывают самые замысловатые метки. Часто эти метки служат еще и демонстрационному поведению, их наносят на видные места тела «чтобы все видели». Социальное тело сливается с демонстрационно-коммуникативным.

Демонстрационно-коммуникативное тело. Homo demonstrativus

Жан-Люк Нанси один из разделов своего труда «Corpus» назвал «По(реаu)-каз». Он акцентирует внимание на таком аспекте телесности, как «показ тела» (я называю этот феномен «демонстрирование тела») и пишет: «Тело есть быть-показанным бытия… так выставляются в показе все эстетики, чье тело есть прерывистая, множественная, нарастающая сборка. Так выставляются в показе его члены – фаллические и цефалические; его части – клетки, мембраны, ткани, наросты, паразиты; его покровы, пот, его черты, оттенки, весь его местный колорит (нам никогда не покончить с расизмом, пока мы будем противопоставлять ему родовое братство людей, вместо того чтобы вернуть ему, только уже позитивное, переподтвержденное, рассредоточение наших рас и отличительных черт – черных, желтых, белых, курчавых, курносых, губастых, округлых, волосатых, жирных, покорных, изумленных, сиплых, хилых, с выступающими челюстями, горбатыми носами, сморщенных, надушенных...). Повсюду – от тела к телу, места к месту, от мест, где находятся тела, к зонам и точкам единого тела, – повсюду происходит прихотливая разборка того, что могло стать допущением какого-то тела. Повсюду распад, который не ограничивается чистой и не выказанной самостью (смертью), но распространяет, до последней стадии разложения, – да, даже вплоть до нее – невиданную материальную свободу, какой бы невыносимой та ни была, свободу, не оставляющую места ни одному континууму оттенков, отблесков, тонов, линий, но являющуюся, напротив, рассеянным, бесконечно повторяющимся взламыванием любого изначального соединения/раздвоения клеток, посредством чего рождается «тело».
Все тела выступают частью этого взлома, этого отхода тел, происходящего во всех телах, а материальная свобода – материя как свобода – не есть ни свобода жеста, ни тем более свобода действия, ни свобода двух оттенков слюды, миллионов различных ракушек или же бесконечного распространения principium individuationis - так, что сами индивиды не перестают индивидуироваться, постоянно становясь все более отличными от самих себя, а значит – все более схожими и взаимозаменяемыми, при этом, однако, смешиваясь с субстанциями лишь тогда, когда субстанция – по-прежнему не подпирающая ни себя, ни что-либо другое – выставлена напоказ здесь: в мире (и миру)» (121, с. 24).
Тело, таким образом, по Нанси, одновременно и бытие во всем богатстве его членов и функций, и показ миру, и восприятие показа другими телами-субстанциями.
О показе тела как неотъемлемом атрибуте его бытия говорил и М. Хайдеггер: «Всякое сущее – представляющее; представляющее постольку, поскольку к бытию сущего принадлежит nisus, тяга к выступлению, тяга, которая, повелевая выходом (явлением), определяет то, как предъявляется это сущее.
Сущность жизни немыслима без желания роста, возрастания. Сохранение жизни всегда служит возрастанию. Если жизнь ограничивается самосохранением, она деградирует. Так, к примеру, обеспечение жизненного пространства никогда не бывает целью живого — это всегда только средство возрастания, средство возвышения жизни. И наоборот, возросшая жизнь в свою очередь возвышает, усиливает потребность в расширении пространства. Однако возрастание невозможно, если не обеспечен основной состав, его постоянство, если он не сохранен как способный к возрастанию. Поэтому живое — это всегда соединенное двумя основополагающими тяготениями возрастания и сохранения «сложное образование жизни». Ценности, будучи точками зрения, направляют смотрение во взгляде-на - во взгляде на «сложные образования». Смотрение – это всякий раз смотрение такого-то жизненного взгляда, и им пронизано всякое живое существо» (222, с. 183-185).
Выход в коммуникацию для живого неизбежен этим, справедливо отмеченным М. Хайдеггером, имманетным для него стремлением к возрастанию своей сущности. Стремления некоего числа живых существ в возрастанию порождают сексуальную коммуникацию, соединение в сообщества и воспитание потомства. В этих процессах особое место как инструмент реализации занимает демонстрационная коммуникация и особенно фасцинативно-демонстрационная, использующая избыточно яркие, возбуждающие и повелевающие сигналы.
Демонстрационное тело – это экипированное по полной, избыточно надежной и красочно-эффектной программе коммуникативное тело, то есть тело, живущее коммуникацией, общением. Поэтому всегда осуществляется и настройка тела на показ, даже у животных. Любой биологический вид, наряду с прочим, это и вид demonstrativus. В еще большей степени это феноменологично для человека, в необъятных масштабах проявляющего себя от рождения до смерти как homo demonstrativus. Человек в этом стремлении выказывает замечательную искусность и мастерство.
В наибольшей мере стремление к эффектному, сногсшибательному показу своей уникальной телесности проявляется у человека в публичной коммуникации, в разного рода публичных презентациях и общественно-групповых «тусовках», оптимальными видами которых являются конкурсы тел и «Бродвей». Выход на люди всегда был волнующим праздником демонстрационного подиума. Во все времена для этого служили места публичного общения, места, где можно потереться друг о друга, выступать, посмеяться, покричать, обменяться бессмысленностями, увидеть друг друга, и – продемонстрировать свои прелести. После этих массовых топтаний и прогулок приходит облегчение, даже желание отъединиться, уйти в сторону, уединиться. До следующего позыва, томления, жажды попасть в кучу и потереться. Видимо это чувство, тяга и лежит в основе появления в каждом населенном пункте планеты у всех народов от древности до наших дней мест публичного топтания. Это и Елисейские Поля в Париже, и Гайд-парк в Лондоне, и Невский проспект в Петербурге, и ул. Горького в Москве конца 50-х–начала 60-х гг. ХХ века, куда слетались покрасоваться со всей Москвы и Подмосковья «стиляги». Но это и площади Древнего Рима и Афин, и главная улица любой деревни, и маленькая площадь у ратуши любого европейского старого городка. «Брод» – это символ человеческого публичного демонстрирования тел.
Другим местом подобного рода были всегда балы и танцплощадки парков. Там высматривали «нужное тело», там завязывались знакомства, перерастающие в любовные связи и браки. Молодой Л. Толстой ненавидел балы, но вынужден был их посещать. А где бы он сыскал себе невесту? Так и признавался он в своих дневниках.
Особой яркой разновидностью человеческой демонстрации тела и внешнего облика является экстравагантность, частенько дополняемая эпатажем. Оскар Уайльд был законченным и концептуальным франтом-денди. Он возвел утонченное внимание к внешнему облику в философию жизни! Это он сказал устами своего героя лорда Генри: «Только пустые, ограниченные люди не судят по внешности» , это он создал воплощение Нарцисса и франтовской бездушной красоты - Дориана Грея, отделившего свою скверную душу от вечно молодого тела и отправившего ее в свой тайный, скрытый от глаз портрет.
Cергей Есенин эпохи денежного изобилия, кутежей и Айседоры Дункан - экстравагантный, подчеркнуто эпатажный франт.
Фрондирующим франтом бывал и Маяковский, как в молодую пору «желтой кофты» и скандалов в «Бродячей собаке», так и во вполне уже почтенном состоянии признанного коммунистами поэта, особенно после Парижа и Америки. Он, как свидетельствует Юрий Олеша, хвастался и показывал всем свои американские туфли.
А вот франт «блатной» - знаменитый на всю воровскую Одессу дореволюционной эпохи Миша Япончик - Беня Крик в изображении Бабеля: придя в старому богачу Эйхбауму сватать его красавицу-дочь Цилю, Беня «был одет в оранжевый костюм, под его манжеткой сиял бриллиантовый браслет», а в другой раз, на похоронах безвинно убитого Иосифа Мугинштейна «на нем был шоколадный пиджак, кремовые штаны и малиновые штиблеты» (7).
Франты обнаруживаются не только в воровской среде, но и в противоположном «лагере» - среди их палачей. Знаменитый сахалинский палач Толстых, по свидетельству Власа Дорошевича, «одет щеголевато, в пиджак, высокие сапоги, даже кожаную фуражку - верх сахалинского шика». Другой палач, Комлев, отличавшийся жестокостью, для экзекуций «даже особый костюм себе выдумал: красную рубаху, черный фартук, сшил какую-то высокую черную шапку» (56) .
Со своим коммуникативным телом мы живем, что называется, в обнимку, выдумывая, что бы этакое еще предпринять, чтобы выглядеть «на все сто», оно нам снится в самых разных вариантах и вариациях. Бум пластической эстетической хирургии – это стопроцентная дань демонстрационно-коммуникативному телу. Люди бросились подправлять природу для коммуникативного эффекта, создавая умопомрачительные телесные гандикапы (подробнее о гандикапах ниже). И ничто уже не сможет остановить их на этом пути к искусственному эстетическому совершенствованию, даже нередкие уродования и смертельные случаи.
Демонстрационность красоты тела требует жертв!

Мастерство и артистизм показа

Жизнь человека начинается с ярчайшего фасцинативного демонстрирования появления на свет Божий из чрева матери – с крика. Этот требовательный, чарующий крик, трансформируясь в плач или окрик, сопровождает потом растущего человека все детство. Человеческие матери, как и самки животных, мгновенно узнают своего ребенка по его плачу, при этом плач производит в матери не только умиленное узнавание, но и тотчас мобилизует ее на защиту, опеку, кормление, ласку (вылизывание).
Умирая, многие заботятся о том, как они будут выглядеть в гробу и на церемонии похорон. И организуют свой «послесмертный имидж», часто с такой тщательностью, какой не удостаивали себя при жизни. Создание имиджей покойникам Ивлин Во замечательно описал в повести «Незабвенная».
Прихорашивание для публичного показа – это первая по происхождению реклама, реклама самого себя в борьбе за успех, за место в скопище сексуальных и социальных соперников. А тот предок, который умел это делать лучше других, является и первым профессионалом по рекламе и имиджмейкингу. Он был и первым франтом в истории франтовства.
В среде офицеров прусской армии времен Бисмарка особым шиком считались шрамы на лице. Офицеры сражались на дуэлях, приобретая шрамы. Услугами пластических хирургов не пользовались, так как каждый шрам должен был иметь свою славную и достоверную биографию, которую можно было с успехом рассказать в обществе. Не устоял от моды и молодой Бисмарк, тоже украсив себя шрамами от дуэлей.
Не вдаваясь в подробности, отмечу здесь только еще одну и важнейшую особенность человеческой демонстрационности: все ее формы пронизывает поиск и фиксация фасцинативных знаков и действий, будь то умопомрачительная прическа Марии-Антуанетты, родинка на щечке Мерилин Монро или кольцо в черепе какого-нибудь современного экстремала.
Для некоторых типов людей, как для истериков, подчеркнутая, иногда вычурная и манерная демонстрационность составляет часть их натуры. Психиатр Н. Канторович считает, что «все люди немного истеричны или способны к истеричным реакциям» (63). Больным истерией не без основания приписывают некоторые особенности поведения, или так называемые истерические черты характера. Это прежде всего стремление обратить на себя внимание, вызвать сочувствие, удивление, «казаться больше, чем есть», как отмечает К. Ясперс (244).
Демонстрируется буквально все, что может принимать знаково-коммуникативные формы. Получается двуликий Янус. С одной стороны демонстрирование является законом, неотъемлемой составляющей любого продуктивного взаимодействия и воздействия людей друг на друга, то есть деятельностью, включаемой в такое взаимодействие, в более широкую актуализованную деятельность (как составляющая часть). С другой стороны, это продуцирование демонстрационных форм как таковых, показ ради показа. Так, плясать, танцевать можно в структуре этнического ритуала, а можно плясать просто в удовольствие, для настроения, даже наедине с собой, для самого себя. Пляска при этом может быть идентичной. Такое демонстрирование уже отделено от деятельности, которую обслуживает, и становится самостоятельной деятельностью.
Можно демонстрировать агрессию в ситуации сохранения жизни или соперничества, а можно демонстрировать просто силу как силу, как качество. Так показывают бицепсы или поднимают на виду у всех тяжести. Можно двигать бедрами для привлечения мужчин, как это делают проститутки на панели, а можно совершать точно такие же сексуальные движения в стриптизе, нисколько не заботясь о привлечении кого бы то ни было из мужчин, а создавая эротический над-сексуальный образ. В этом и видит ценность стриптиза Ж. Бодрийяр (19). Можно включить все приемы кокетства для привлечения конкретного мужчины и то же самое изобразить в спектакле. Так, по сути, и зародились демонстрационные искусства и в первую очередь лицедейские, актерские, основанные на игре тела, лица, пластики. Таким образом, каждый человек является демонстратором вдвойне или двух сортов: включенным в жизнь, в конкретные отношения и взаимодействия, где добивается совершенно конкретных жизненных целей, и как актер показа, демонстратор сцены. При этом под сценой следует понимать не только театральную сцену, но и друзей, родных, свое окружение. Так действует франт, выходящий на Бродвей. Так поступает ребенок, выступающий перед собравшейся компанией родных. Так выступает скоморох или деревенский весельчак, как только появляется публика, или школьник перед своими однокашниками, пародирующий учителя.
Концентрированная, отшлифованная, экспрессивная фасцинативная кинесика стала еще в древние времена особым жанром искусства. Особо талантливые имитаторы кинесики стали мимами и клоунами, создав искусство сценической имитации.
Корчить рожи, кривляться, передразнивать, пародировать движения тела и мимики свойственно не только детям, но и взрослым. Это, так сказать, театрализованная эмоциональная составляющая кинесической жизни человека. Выросла она, по всей видимости, из способности животных, в первую очередь детенышей, к имитации, что эволюционно вполне объяснимо – имитация помогает оптимальнее осваивать и усваивать необходимые поведенческие паттерны. Зеркальные нейроны (32), очевидно, обеспечивают эффективность и точность имитирования. Сознание и воображение позволили отделить функцию имитации от ее природного предназначения и превратить в особый поведенческий пласт, который затем стал жанром кинесических искусств. Так оформилась кинесика сценического пародирования, передразнивания-шутовства, шаржа и карикатуры. Профессия кривляния стала популярнейшей, так как вызывала веселье, радость и смех - оптимальнейшее фасцинирование психики. Она стала неизменной составляющей этнических празднеств и массовых увеселений. Подобная демонстрационность идет от древних трикстеров (114). Позже появляются мимы, шуты, паяцы, клоуны.
В Древнем Риме заводить с пантомимами знакомство считали для себя за честь и удовольствие даже сенаторы; пантомимы были любимцами римских дам; им покровительствовал Август, Калигула не скрывал своей привязанности к пантомиму Мнестеру, которому публично оказывал самые неприличные знаки внимания; Нерон и сам выступал в пантомиме (см.: Брокгауз Ф. А., Ефрон И. А. Энциклопедический словарь).
Современная эстрада буквально насыщена пародийными жанрами, которые всегда сопровождаются весьма экспрессивной пантомимой и зрители любят пантомиму нисколько не меньше древних греков и римлян

Жизнь и спектакль сливаются

«А что такое женщина, если не видимость? – спрашивает Ж. Бодрийяр и заключает, – Именно как видимость женское поражает глубину мужского» (18, с. 39). В самом деле, одно из искусств женщины, которое она усваивает с детства и которому учат матери и тетки, это именно маскарад, наведение ретуши и раскраски, создание образа сексуальной неотразимости, скрывание несовершенств внешности любыми способами. Женщина с детства проходит ежедневный тренинг артистизма и создает из себя образ, а из связи с мужчинами – спектакль, театр, игру. Встречая женщину, мужчина встречает не только телесный факт, но и некий Образ-фантом.
Гоголь в повести «Невский проспект» с видимым ироничным удовольствием обращает внимание читателя на усы как предмет франтовства в Петербурге его поры: на Невском проспекте «вы встретите усы чудные, никаким пером, никакой кистью неизобразимые; усы, которым посвящена лучшая половина жизни, – предмет долгих бдений во время дня и ночи, усы, на которые излились восхитительнейшие духи и ароматы и которых умастили все драгоценнейшие и редчайшие сорта помад, усы, которые заворачиваются на ночь тонкою веленевою бумагою, усы, к которым дышит самая трогательная привязанность посессоров и которым завидуют проходящие» (40, с.10). И еще Гоголь сообщает читателю, что на Невском можно видеть также «бакенбарды единственные, пропущенные с необыкновенным и изумительным искусством под галстух, бакенбарды бархатные, атласные, черные, как соболь или уголь, но, увы, принадлежащие только одной иностранной коллегии. Служащим в других департаментах провидение отказало в черных бакенбардах, они должны, к величайшей неприятности своей, носить рыжие» (там же).
Казалось бы, чего проще: хочешь носить бороду – носи, не нравится или дискомфортно (зудит, мешает и т. п.) – состриги. Ан нет! Борода – весьма заметный признак, к тому же меняющийся со временем. Понятно, что человек не мог пройти мимо такой мужской телесной особенности и подчинил ее социальной маркировке. Каждый народ на свой лад. Но, кажется, ни один не оставил волосы на голове без внимания и строгого нормирования. И в этот простой природно-естественный процесс вмешался человеческий социальный разум, создавший у каждого народа нормы и техники ношения усов и бород, их форм, видов и подвидов. Волосяной покров на лице и черепе приобрел все признаки социального знака со сложной семантической нюансировкой и эстетическим оформлением, предполагающим особое брадобрейское искусство, ставшее для многих людей профессией, приносящей неплохой заработок и дающей вполне приличный статус в социальной иерархии.
«Мужчина без усов что женщина с усами», – шутил А. Чехов.
В Ассирии и Персии мужчины, собираясь на свидание, красили свои бороды в рыжий цвет. В дневнике Ж. Ренара есть остроумная запись: «Глядя на его бороду, можно было представить себе, какой бы он был уродливый без бороды». В России в советские времена художники стали отращивать осуждаемые коммунистами бороды и закрепили за собой эту отличительную черту. Борода сначала была своеобразным бунтом, а потом приобрела качество отличительного признака. Потом эту исключительность нарушили русофилы, а теперь носят бороды все, кому захотелось. Правда, такие бороды, как у художников – небрежно-кудлатые – удаются все же только им.
Итак, демонстрируется в поведении человека абсолютно все, даже и сами поведенческие сценарии становятся символами: по-разному представляют себя другим людям политики, спортсмены, музыканты, молодые и старики, мужчины и женщины, папуасы и русские.
Тема фасцинативной демонстрационности человека необъятна и не поместилась бы и на тысяче страниц. Актуализация социальности, объединения людей в замкнутое единство и защиты этого единства вызывает особые формы настройки внешнего облика и в первую очередь тела членов сообщества. Это, пожалуй, исторически один из первых способов специальной организации внешнего облика под задачу единения, солидарности, выделенности и отличия от других, которые «не мы», хуже, вообще не люди. А среди форм такой целевой сигнальной организации внешнего облика особое место занимает «настройка тела», доходящая до самых замысловатых и изощренных способов «исправления тела», одни из которых, как обрезание крайней плоти, удается объяснить, другие же остаются за гранью понимания и являются, по-видимому, данью воображения и эксперимента первобытных «социальных изобретателей». К таким сложно объяснимым способам относится прежде всего нанесение телам социума разного рода увечий

ФАСЦИНАЦИЯ ТЕЛЕСНЫХ ДЕФОРМАЦИЙ

МЫ и ОНИ

Из трех телесных ипостасей, социальное тело представляет собой наиболее социально-нормативную ипостась. По сути социальное тело - это тело, нормированное и помеченное социумом. Социум (племя, нация, каста, партия, субкультурная группа, тоталитарная секта и т. д.) метит своих членов таким образом, чтобы они составляли единство и отличались от любого другого социума: это «МЫ», а вот те - «ОНИ». И «ОНИ» всегда хуже.
Древнее и вечное сравнение людей друг с другом, доходяшее часто до злобы и вражды.
Я и ТЫ - это уже МЫ. Я и несколько других Я - тем более МЫ, если только всех объединяет что-то обшее, близкое, задушевное. МЫ - это два друга, приятельская компания, семья, сплоченная трудовая бригада, спортивная команда, этническая группа, религиозная конфессия, страна... Каждый человек на планете живет, будучи включен в разнообразные МЫ, одни из которых сопутствуют ему всю жизнь (нация, религиозная группа, страна и т. д.), другие могут со временем и возрастом меняться (друже-ская компания, трудовой коллектив, населенный пункт).
При всей простоте деления на Я, МЫ и ОНИ, категории эти относятся к серьезнейшим философским и социально-психологическим, так как в них заключены многие глубинные закономерности человеческого бытия (138, с.103–111). В том числе и бытия целенаправленных манипуляций над человеческим телом, вплоть до искусственных деформаций и уродования.

МЫ - значит настоящие и лучшие

Так уж получается у людей в силу их субъективизма, что МЫ осознается, переживается, чувствуется как самое близкое и лучшее. Иначе было бы трудно жить, терялись бы душевные силы на преодоление комплекса неполноценности. Людей, которые не любили бы себя, очень немного, людей, которые не любили бы свое МЫ - и вовсе почти нет. Человек, даже если «упрямая социологическая статистика» говорит, что его МЫ не столь сильно и красиво, чем другое МЫ, всегда находит утешительные оправдания, а вслед за ними и аргументы своей «особливости». Во времена суровой первобытной жизни такая психология была единственным способом устойчивости и выживания племени. Нужна была исключительная связка друг с другом, крепкое содружество и сознание коллективной силы, чтобы противостоять не только суровой природе, но и другим племенам. «Другие», то есть ОНИ, были сильны, хитры и враждебны. Но МЫ - лучше! Мы - настоящие люди! А они - не-настоящие, хуже нас. Через подобное противопоставление прошли все народы земного шара. Проходят еще и сейчас.
Но как отличить Мы от ОНИ, если природа сделала всех такими похожими? Вот тут и пришел на выручку РАЗУМ, то в нем, что зовется выдумкой и воображением. Люди стали изобретать знаки отличия. МЫ - это те, у кого нет двух передних зубов. И зубы у всех членов племени выбивали. Или МЫ - это имеющие три шрама на спине вдоль позвоночника. Оттянутые губы, вытянутые чуть не до плеча мочки ушей, и даже отрезанные пальцы ног, как у индейцев племени «ва-эй-винс» (в переводе: «или они уходят, или они приходят?») - чтобы враждебные племена никогда не могли узнать, в каком направлении ушли МЫ.
В выдумках манипуляций над телом люди заходили и заходят очень далеко. М. Медникова в интереснейшем исследовании «Неизгладимые знаки: татуировка как исторический источник», отмечает: «Феномен манипуляций с человеческим телом занял столь важное место в наблюдениях этнографов, что в начале ХХ века А. Хэддон мог написать: «Уродование тела надрезами, прободение носа и ушей, выбивание зубов, нанесение точек или насечек на коже совершается в разные периоды жизни; некоторые виды уродования производятся в раннем детстве, а искусственная деформация черепа посредством дощечек или бандажей начинается часто непосредственно после рождения. Мотивы, побуждающие первобытного человека уродовать свое тело, по объяснениям туземцев, весьма разнообразны; некоторые из них правдоподобны, другие вероятны, но во многих случаях трудно найти какое-нибудь логическое основание для них (выделено мной - В.С.)» (113). Одно только перечисление придуманных людьми знаков отличия МЫ от ОНИ заняло бы целую большую книгу.
Самые распространенные, встречавшиеся повсюду у разных племен и народов: подпиливание передних зубов, чтобы они приняли форму «частокола», нанесение шрамов на разных частях тела, вплоть до детородных органов, вытягивание губ и ушей, пробивание носов и вставление в них колец и разного рода «штырей», деформация формы черепа, ну и самое известное, перешедшее в современную жизнь - обрезание, татуировка и пирсинг.
Первым приходит на память, конечно же, манипуляция над телом в виде обрезания, или цирумцизии (круговой разрез). Еще и сейчас примерно одна шестая часть всех мужчин на свете подвергается обрезанию. Обрезание и до настоящего времени отличает МЫ иудаистов и мусульман. Истоки этого обряда уходят далеко в глубь тысячелетий. Обрезание практиковалось в Древнем Египте. В Каирском музее можно увидеть статую фараона с обрезанной крайней плотью. Сохранился папирус с изображением обрезания двоих взрослых египетских юношей (см. рисунок).
У некоторых племен мальчик, прошедший обряд посвящения в мужчины, лишившись своей крайней плоти, должен был ее съесть. А в Судане у некоторых племен в момент обрезания подростку еще выбивают и два передних зуба, только после этого мальчик считается мужчиной. И отличается (разумеется в лучшую сторону!) от всяких там ОНИ.
Древние греки и римляне обрезание считали уродством.
Один из наиболее эксцентричных обычаев деформирования черепа практиковали перуанские индейцы, жившие в XIX веке на берегах реки Мараон. При помощи дощечек они уплощали переднюю, заднюю части, лоб и боковые стороны черепа. В результате этого получались квадратные головы.
М. Медникова говорит о так называемой символической трепанации: «Стремление изменить свою внешность, проявляющееся, например, в искусственном деформировании головы (чтобы подчеркнуть избранность «своих» и их отличия от «чужих» или обособленность элитарного слоя), могло стать причиной символических трепанаций. Можно говорить и о важной ритуальной составляющей поверхностного «трепанирования» как возможного испытания и символа перехода из одной социальной категории в другую (инициация подростков, замужество и рождение детей у женщин, траур, принадлежность мужскому союзу и т.д.)» (112 ).
Несомненно то, на мой взгляд, что деформация черепа и придание голове желаемой формы наделялись не только символическим значением, но также и признаком красоты. Удивительно, но факт, что квадратные, удлиненные в затылочной части или сплюснутые в лицевой считались красивыми и ими гордились и гордятся как этнической особенностью.
В племени тино, живущем к северу от Амазонки в Бразилии, наиболее привлекательными признаются женщины с узкими, очень вытянутыми лицами. Поэтому матери сдавливают лица своих дочерей деревянными планками, чтобы их девочки не стали с возрастом круглолицыми и толстощекими.
Другие племена и народы, оставляя в целости черепа, объектом деформирующих манипуляций избирают другие части тела. Так, обитательницам острова Борнео в Малайзии с юных лет начинают оттягивать мочки ушей, подвешивая к ним специальные бронзовые гирьки. Постепенно вес гирек увеличивают до трех килограммов, и в пору расцвета женкой привлекательности мочки ушей достигают желанной длины - до плеч. Изящная татуировка на руках (от кончиков пальцев до локтей), выполненная в виде кружев, служит важным дополнением к созданному образу.
А в племени падонг в высокогорном районе Бирмы живут женщины с самыми длинными шеями в мире. Племя придумало вытягивать шеи женщинам столь значительно, что без нанизанных на шею латунных колец голову невозможно было удержать и она падала бы на плечи.

Я внутри МЫ

Другой пласт отличий, требовавших своего обозначения, касался внутриплеменной структуры. Паспортов и прочих документов, к которым привыкли мы (вспомните Булгаковского Шарикова, справедливо убежденного, что без «бумаги» человек не может существовать), не было, но были выдуманы иные «паспорта» - опять те же метки и деформации на теле. В этом отношении замечателен пример татуировки у полинезийских племен. В течение всей жизни тело мужчин и женщин было «бумагой», на которую наносились письмена-знаки: о племени, возрасте, статусе внутри племени, о «геройских» поступках, брачном статусе, и т.д. Неудивительно, что расписанные тела полинезийцев так поразили моряков, открывших Полинезию. Отличие татуировки полинезийцев от современного модного тату-увлечения, состоит в том, что на теле полинезийца каждый тату-штрих был на своем месте и что-то точно обозначал для соплеменников, читающих этот «паспорт».
У других народов статусные, межполовые, профессиональные, кастовые отличия отмечались чем угодно, но всегда точным и ярким - фасцинативным знаком.

«Красота» искусственных деформаций

Забавный анекдот на тему красоты обрезания:
- А зачем обрезать? - спросил еврейский мальчик у дедушки. Дедушка долго объяснял про обычаи предков, а потом с просветленным лицом сказал внуку: «А кроме того это так красиво!»
Увы, что бы ни придумал человек, он объявляет как высший критерий придуманного - «И это так красиво!». Теперь понятно, почему человек с той или иной деформацией тела считается у данного конкретного МЫ красивым. Древний Китай придумал для женщины деформированную ступню в 7-10 см. Не будем вдаваться в истоки такой выдумки, но коль уж она была внедрена в социальное бытие китайцев, ступня 7-10 см. стала эталоном жен-ского совершенства. Точно так же, как удлиняемые с помошью колец шеи у женшин некоторых африканских и восточно-азиатских племен почти до 35 см. В других африканских странах, как и в некоторых племенах индейцев из джунглей бассейна Амазонки, женщины растягивают нижние и верхние губы до 25 см. длиной с помощью деревянных дисков. Сюда следует отнести и «красоту крупных габаритов» женского тела у многих африканских и восточных народов. Не потому красивы женщины этих социумов, что их вес доведен до 120-130 кг. (иначе никто замуж не возьмет!), а только потому, что их полнота была когда-то выдумана как отличительный признак-знак, стала восприниматься любовно - как родной символ МЫ. Именно любование МЫ создает ощущение красоты, а не объективные качества крупногабаритности тела. И, кстати сказать, откармливание девушек, которые от природы вовсе не «крупногабаритные», ведь тоже есть не что иное как искусственная деформация тела.
Женщинам в истории выдумывания знаков МЫ особенно «повезло»: тут и ожирение, и деформации стопы и шеи, и такие жуткие, совершенно противоестественные операции, как обрезание гениталий, проделывание дырок в половых губах для разного рода сохраняющих девственность «замков». В некоторых районах Тропической Африки у девочек большие половые губы даже зашивали. Согласно статистике еще и сейчас ежегодно миллионы девочек в 26 африканских странах (то есть в большей части стран этого континента) подвергаются операциям обрезания клитора. Более того, этой очень болезненной операции подвергаются девушки этих этносов, живущие не на родине, а в США или Франции! Такова сила и власть этнической традиции. Не пройдешь обряд - станешь «не-своим», изгоем.

Уродование тел для фасцинации социального статуса

Особый род деформации телесности представляют уродования ради статуса. Так, у некоторых народов высокий социальный статус вождя, жреца, «министра» требовал непременного деформирования черепа или высверливания в нем отверстий. Наиболее широко была распространена циркулярная деформация, при которой голова перетягивается повязкой по окружности и получает благодаря этому вытянутую кверху и кзади форму. Для усиления действия повязки на лоб и на затылок накладываются иногда дощечки, что приводило к резкому уплощению лба и затылка. Надо сказать, что деформирование черепов у некоторых древних племен приобрело «общенациональные» масштабы, как у сарматских народов.
Довольно многочисленный отряд прислужников гаремов привел к созданию особого типа людей - евнухов. Их «производили» методом полной кастрации, так как неполный евнух (с удаленными яичниками и сохраненным пенисом) «испытывал желание» (таких евнухов создавали в Древнем Риме на утеху патрицианкам, боявшимся забеременеть).
Властители инков для отличия «носили» золотые зубы. Так что «ношение» инкскими царями золотых зубов было сродни воровской фиксе начала-середины XX века - она ведь тоже «знак отличия» блатных МЫ от неблатных ОНИ.

«Живые игрушки»

Уродование тел для забавы «сильных мира сего» - это еще один вид человеческой фантазии в сфере искусственного «конструирования тел». Но уже из области «досуга», а не социальной стратификации. Хотя жертвы такого уродования тотчас становились тоже особой социальной группой со своими ужасными телесными метками. Имеется в виду индустрия производства уродов. Долгие века при дворах королей и султанов положено было иметь разного рода уродов, вплоть до таких, как «петухи» - уродцев со специально «сконструированными» петушиными голосами (этим «искусством» занимались цыгане), функцией которых было будить царский двор рано утром.
Приведем к качестве примера одно из подобного рода «производств», изобретенных в Китае. Китайцы наладили систему заказа карликов с предварительным заданием нужной величины и формы. Технология называлась «моделирование по живому». Дети в возрасте двух-трех лет помешались в специальные фарфоровые вазы соответствующего размера и формы, открытые с обоих концов так, чтобы выступала только голова ребенка и стопы. На протяжении дня вазу держали вертикально, а на ночь клали на бок, чтобы дети могли спать. Долгие годы несчастный рос внутрь вместо того, чтобы тянуться вверх, и полости вазы заполнялись сжатым телом и выкрученными костями. Когда не оставалось сомнения, что тело ребенка достигло требуемой формы, вазу разбивали, и получался готовый карлик.

СПЕКТАКЛИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ

Закон актуального демоонстрирования тела и внешнего облика, можно сказать, обеспечивает работой и нешуточным профессионализмом целые отрасли индустриии показа: моду, рекламу, пластическую хирургию и технологии коррекции тела во всех ее запросах от «тусовочных» до медицинских. И... татуировку с пирсингом.
В качестве иллюстрации позволю себе сделать беглый набросок наиболее распространенных, модных манипуляций с телом, осуществляемым в наши дни. Это, как мне кажется, уместно, чтобы видеть, что изобретательность человеческого разума по части деформирования и подгонки своей телесности под диктаты публичного показа никогда не исчезала, более того, выдумки приобрели планетарный масштаб и вошли как неотъемлемый элемент в моду и гламур.
И главной побудительной причиной становится уже не только социальные метки отличия МЫ от ОНИ, но и стремление выделиться, обратить на себя внимание, стать супер-экстравагантным - до вызывания в окружающих шока. Молодое поколение погрузилось в фасцинацию тату и пирсинга, которые стали элементом молодежных субкультур и моды. Хотя и в этом, повторюсь, налицо формирование социального и демонстрационного тела как надстройки на биологическом, как это показала Т. Щепанская в замечательном исследовании «Антропология молодежного активизма» (199).

Продолжение см. в книге: В. Соковнин. ФАСЦИНАЦИЯ ТЕЛА. Ек-г. АФА. 2011 - можно бесплатно скачать на: http://www.koob.ru/sokovnin/)

Связь с автором сайта и книг: vmmss@mail.ru Соковнин Владимир Михайлович