Всем всё о фасцинации и общении >>> здесь

Новости фасцинологии

Книга «Семантическая фасцинация в мире человеческого общения» готовится к изданию. Она представляет собой значительно расширенный и дополненный вариант VII главы «Семантическая фасцинация» из книги «Фасцинология. Пролегомены к науке о чарующей, доминантной и устрашающей коммуникации животных и человека» (книгу можно скачать http://www.koob.ru/sokovnin/).

Пока книга не издана, а интерес к проблеме семантической фасцинации растёт, я решил разместить на этой странице текст 7-й главы. Как только книга будет опубликована, этот текст будет обновлён.

 

 

В. Соковнин

СЕМАНТИЧЕСКАЯ ФАСЦИНАЦИЯ В МИРЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ОБЩЕНИЯ

Определение семантической фасцинации

Ю. Кнорозов выдвинул идею о существовании семантической фасцинации, обозначив такие ее важные свойства, как “неясность, многозначность описания”, действующие как сильнейшее фасцинирующее средство, и отметив, что “искусство собственно и начинается с семантической фасцинации, с того момента, когда человек сделал великое открытие возможности выдумки. В качестве средства семантической фасцинации выступают выдуманные события и мнимые личности” (Ю.Кнорозов. Об изучении фасцинации. - Вопросы языкознания. 1962, № 1, с. 163).
Необходимость изучения проблемы семантической фасцинации поддержал А. Брудный: “Существует и “семантическая фасцинация”. Поступление информации, вообще говоря, обязательно связано с тем, что она снимает неопределенность ситуации; это, однако, не исключает элемента неопределенности в самом содержании поступившего сообщения, допускающего ряд прагматически неравнозначных интерпретаций. Такая неопределенность в семантике сообщения (или, точнее, в семантике некоторого данного отрезка текста) может играть фасцинирующую роль” (60, с.79).
Любопытно, что сходное понимание семантической фасцинации присутствовало в интеллектуально-речевом обиходе еще XIX столетия. Так, А. И. Герцен, характеризуя энциклопедический ум и необыкновенно привлекательный стиль общения известного просветителя и славянофила Алексея Хомякова, говорил, что тот был наделен “удивительным даром логической фасцинации”. Очевидно, замечательный ум обладает качеством фасцинации, т. е. может завораживать, действовать магически.
Семантическая фасцинация – исключительное эволюционное приобретение коммуникации человека и опирается на абстрактно-образное качество сознания (“выдумку”, как определил Ю. Кнорозов), порождающее сигналы-Образы, смысловые и образные ассоциации, воображаемые образы-фантомы, сюжетные домысливания. У животных в ходу только естественно-сигнальная фасцинация, человек же в процессе своей эволюции добавил к ней необъятную по широте, полифонии и возможностям образно-смысловую, или семантическую, фасцинацию.
В самом деле, в коммуникативно-образных воздействиях людей широко используются самые разные яркие, приковывающие внимание, логически и семантически значимые чарующие конструкты, имеющие своей природой игру ума, фантазии, воображения, выдумки. Сфера семантической фасцинации беспредельна, без нее общение людей было бы не только малопродуктивно, но также серо и скучно.
Семантическую фасцинацию можно, на мой взгляд, определить как возбуждающее воздействие символического, драматического и “недосказанного” смысла (проблемного смысла), вызывающего острое внимание и провоцирующего активную работу ассоциативно-эмоциональной составляющей человеческой психики с быстрым или мгновенным образованием доминант внимания, интереса, азарта разгадки и дешифровки.

Фантомный мир человечества

В реальном мире не бывает кентавров, русалочек, сатиров и нимф. Зато они населяют мир человеческого воображения и настолько убедительно, что кажутся или воспринимаются реальными существами. Возможно, в генезисе их внедрения в сознание человечества сыграли свою роль сны с их невероятной фантастической комбинаторикой и галлюцинации. Оставлю этот предмет в стороне и подчеркну главное в дискурсе семантической фасцинации – фантастические существа появились благодаря “выдумке” и феномену “наделения” смыслами.
Предложение Д. Данина о создании кентавристики, науки о “сочетании несочетаемого” (121; 82 ), представляется мне идеей и замечательной, и красивой. Кентавр – это действительно символ “сочетания несочетаемого”, фантазмической комбинаторики человечества. Результат такой “выдумки” – фантом, существующее несуществующее, некий наделенный реальностью смыслового существования призрак.
Фантом – это фасцинативный, будоражащий воображение и мысль сигнал-Образ, вселившийся в массовое сознание человечества и ставший реальностью общения, страхов, надежд, ожиданий, снов... Шерлоку Холмсу, созданному воображением Конан Дойля и полюбившемуся миллионам читателей, пишут письма, настолько он стал реален для некоторых людей. В древности человечество жило в мире ирреальности, которая была для него реальностью нисколько не меньшей, чем собственная плоть. Это был мир духов, мифических героев, богов. Все они встраивались в общение людей, образуя некий духовно-коммуникативный скелет и символическую ауру, помогая людям понимать мир и друг друга. Поэтому в Древней Греции на протяжении многих веков каждый знал наизусть Гомера и ориентировался в мифологии как в своих десяти пальцах. Геракл, Афродита, Зевс, Амур – все они были тут, рядом, участвовали в жизни и судьбе каждого грека, говорили с ним своим языком, подсказывая (дельфийский оракул), помогая, участвуя в судьбе.
Этот мир фантомов человеческого воображения фасцинативен, т. е. чарующ и магичен. Можно не знать конкретного человека по имени Ксандр или Пилон, но не знать о Геракле и Ахилле – больше чем позор. Так было в Древней Греции, так во многом остается и по сей день.
Среди многочисленных образов-фантомов человечества особое место занимают “фантомы-складушки”, собранные из разных субстанций. Причудливое соединение облика человека и козла создало полубога Пана, похотливого и похабного гуляку и хулигана лугов и полей. Другим не менее причудливым и более для нас известным является древнегреческий кентавр – конь с человеческим торсом, головой и руками. Легенда о печальном кентавре Хироне, влюбленном в Данаю, вошла в литературу многих народов Запада и изображена на полотнах великих живописцев.
Есть среди фантомов и весьма симпатичные, тревожащие воображение существа, такие, как русалка... Коврики-клеенки с изображением полногрудой девицы с рыбьим хвостом на протяжении многих десятилетий висели на стенах деревенских домов по всей России – и в годы советской власти! – ничуть не реже ковриков с лебедями. Русалка в народном исполнении (а рисовали ее в сотнях экземпляров провинциальные самодеятельные мастера кисти, и спрос на них был неиссякаем вплоть до 70-х гг. прошлого века), кажется, исчезла вовсе. На смену русалкам пришел новый кич – матрешки с изображением президентов.
Внешний облик фантома – проблема не только для воображения, но и для науки. Как выглядят кентавр, русалка, минотавр, черт, ведьма? Изобразительное искусство с этой точки зрения было всегда иллюстратором и “фотографом” фантомов. Тициан создал изумительную Венеру Урбинскую, срисовав ее со своей прелестной дочери...
Быть может, самым глобально известным фантомом, наделенным громаднейшим спектром семантических значений, является для человеческой цивилизации на протяжении последних двух тысячелетий Люцифер, Дьявол, Сатана.

Фасцинация Идеи

… люди сильны до тех пор, пока
они отстаивают сильную идею.
З. Фрейд

Идея – это некая абстракция, что выдумана одним или несколькими людьми для воздействия на других людей и приобщения их к этой своей выдумке. И как выдумка она может достигать потрясения личности, т. е. высшей степени фасцинации. “Все люди – братья”, “Коммунизм – светлое будущее человечества”, “Люди от рождения равны”. Любая самая нелепая и дикая идея может иметь и сторонников, и противников. Это аксиома, подтвержденная всей человеческой историей. Славянофилы и западники сражаются между собой в России до сих пор.
Среди существ, названных homo sapiens и наделенных сознанием, мышлением и воображением, самая страшная власть – это власть Идей, завораживающих умы масс. История человечества – это история материализации, реализации в массовые действия Идей-парадигм, в которых заключены массовые ожидания того или иного способа и образа жизни.
Направить возбужденную недовольством и утомленную материальными лишениями и психологическими страданиями массу на “великие деяния” во все исторические эпохи крайних социальных напряжений было легче всего с помощью “Благородных Идей” или “Идей Служения Благородным Целям”. Массу надо только зарядить Идеей, как бомбу взрывчаткой. Это делают партии и идеологи. Взрывателями являются фасцинативные, харизматические лидеры.
Особого рода семантической фасцинацией – массовой – обладают Идеи–парадигмы социального, религиозного и политического содержания, такие как Свобода, Равенство, Коммунизм, Отечество и др. Удивительна фасцинация Идеи Бога (142).
В. Райх в 1933 г., когда писал “Фашизм”, поставил вопрос следующим образом: “Когда “идеология в свою очередь начинает оказывать воздействие на экономический процесс”, это означает, что она превратилась в материальную силу. Когда идеология превратится в материальную силу, т. е. как только она приобретет способность приводить в действие массы, тогда мы должны задать вопрос: каким образом это произошло? Каким образом идеологический фактор может привести к материалистическому результату? Другими словами, каким образом теория может оказывать революционное воздействие? Ответ на этот вопрос также должен быть ответом на вопрос реакционной массовой психологии, т. е. этот ответ должен внести ясность в проблему “психоза Гитлера” (360).
Идея, чтобы стать “материальной силой” (К. Маркс), должна сама обладать фасцинативностью, обаянием и быть внедрена в массовое сознание фасцинативными техниками. Г. Лебон еще в XIX в. отнес к этим техникам утверждение, частое систематическое повторение (“вдалбливание”) и заражение. Он писал в своей знаменитой “Психологии народов и масс”: “Идеи, распространяемые путем утверждения, повторения и заразы, обязаны своим могуществом главным образом таинственной силе, которую они приобретают, – обаянию”, определяя обаяние как “род господства какой-нибудь идеи или какого-нибудь дела над умом индивида. Это господство парализует все критические способности индивида и наполняет его душу удивлением и почтением. Вызванное чувство необъяснимо, как и все чувства, но, вероятно, оно принадлежит к тому же порядку, к какому принадлежит очарование, овладевающее замагнитизированным субъектом (выделено мной. – В. С.). Обаяние составляет самую могущественную причину всякого господства; боги, короли и женщины не могли бы никогда властвовать без него” (224, с.250-251). При этом Лебон совершенно справедливо, на мой взгляд, отмечал, что “могущество слов находится в тесной связи с вызываемыми ими образами и совершенно не зависит от их реального смысла. Очень часто слова, имеющие самый неопределенный смысл, оказывают самое большое влияние на толпу. Таковы, например, термины: демократия, социализм, равенство, свобода и т. д., до такой степени неопределенные, что даже в толстых томах не удается с точностью разъяснить их смысл. Между тем в них, несомненно, заключается магическая сила, как будто на самом деле в них скрыто разрешение всех проблем. Они образуют синтез всех бессознательных разнообразных стремлений и надежд на их реализацию”. И далее: “Ни рассудок, ни убеждение не в состоянии бороться против известных слов и известных формул. Они произносятся перед толпой с благоговением, и тотчас же выражение лиц становится почтительным, и головы склоняются. Многие смотрят на них как на силы природы или сверхъестественные силы. Они вызывают в душе грандиозные и смутные образы, и окружающая их неопределенность только увеличивает их таинственное могущество. Они являются таинственными божествами, скрытыми позади скинии, к которым верующие приближаются с благоговейной дрожью”(224, с. 228).
В качестве примера высочайшего обаяния Г. Лебон не без горечи приводил Идею равенства: “Очень обольстительная для масс, эта идея вскоре прочно укрепилась в их душе и не замедлила принести свои плоды. Она потрясла основы старых обществ, произвела одну из страшнейших революций и бросила западный мир в целый ряд сильных конвульсий, которым невозможно предвидеть конца… Как вышедшая из берегов река, которую не в состоянии удержать никакая плотина, идея продолжает свой опустошительный, величественный и страшный поток” (224, с.30-31).
Другим историческим примером потрясения Идеей может служить фанатичное движение крестоносцев за освобождение Гроба Господня. В середине XI столетия весь христианский мир Западной Европы охватило небывалое религиозное возбуждение, вызванное продолжительными гражданскими войнами, глубоким нравственным падением правящих классов, неурожаями, голодом, моровой язвой. Религиозное рвение побуждало все большие и большие толпы благочестивых паломников к великому подвигу – с посохом в руках и с особой формы шляпой на голове они отправились далеко за море в обетованную землю, Палестину. Когда же паломники наконец достигали своих стремлений, они испытывали не один только блаженный восторг – их религиозное чувство глубоко возмущалось: ведь святыми местами владели злейшие враги их религии. “И потому, когда во всеуслышание раздался клич об освобождении Гроба Господня, он ворвался, как яркий луч надежды, в скучную жизнь тревог и лишений и открыл всем труждающимся и обремененным ту высшую цель, где всякое заслуженное или незаслуженное страдание, всякая земная скорбь получили разрешение, где всякое преступление находило себе наиболее достойную форму искупления, а вера – все то святое, все то божественное, к чему стремились. Таково было религиозное настроение той эпохи. Аскетизм и воинственный пыл сливались воедино. Нужен был лишь толчок, чтобы западные страны наводнили Восток своими полчищами, исполненными религиозного и воинственного пыла” (469, т. 1, с. 220).
Папа Урбан II созвал в ноябре 1095 г. в Клермоне в Оверни тот знаменитый собор, воспоминание о котором никогда не изгладится из памяти людей. Сюда стеклись бесчисленные толпы народа. 26 ноября под открытым небом Урбан II обратился к ним с речью о том, что наполнило все сердца мистическим энтузиазмом. В самых горячих выражениях он говорил о позорном осквернении христианских церквей в Иерусалиме, о жестоких страданиях живущих там христиан и благочестивых паломников, об ужасных опасностях, угрожающих всему Западу вследствие победоносного шествия Ислама; как глашатай Божий, он призывал к священной войне и закончил увещанием, “чтобы каждый, отрекшись от личного блага, нес крест свой, дабы отстоять христианство”. Когда он окончил, из бесчисленного множества грудей раздался крик: “Так угодно Богу!” (Deus lo volt!) – крик, сделавшийся затем лозунгом священной войны. Толпами верующие шли, чтобы получить знак воинственного паломничества – красный крест, прикрепленный к правому рукаву. Таким образом, с каким-то сказочным величием был объявлен великий средневековый поход Запада на Восток.
Поразительное решение Клермонского собора, объявленное по всем церквам, облетело в течение зимы все страны до отдаленнейших берегов океана, и сердца всех народов преисполнились блаженным восторгом... Блага, обещанные церковью всем участникам похода – отпущение грехов, отмена церковных наказаний, несомненное блаженство в будущей жизни – влекли в неведомые края с бесчисленными толпами верующих также и дикие ватаги всевозможных искателей приключений, мошенников, кочующих торговцев с женами и детьми. Снова разгорелась исконная вражда между Азией и Европой, но еще ожесточеннее и свирепее, чем когда-либо прежде, и вражда эта в продолжении двух столетий поддерживала лихорадочное брожение среди индоевропейцев и семитов.
Без всякого плана и без опытных предводителей, руководимые лишь фанатиком Петром-пустынником и рыцарями-авантюристами вроде Гийома Плотника, умудрившегося ограбить перед походом церкви в своих землях, взбаламученные народные волны хлынули потоком на Восток, предшествуя первому регулярному войску крестоносцев. Разбои и пожары, религиозное изуверство и анархия сопровождали каждый шаг разнузданных банд. Обитатели тех стран, по которым проходили крестоносцы, были вынуждены защищаться с оружием в руках от нашествия ужасных полчищ; и справедливо испытали эти заблудившиеся люди ту же участь, какую они, в своей жажде крови, предуготовили стольким невинным людям.
Вслед за ними отправилось огромное войско крестоносцев, состоявшее из опытных в военном деле франков, провансальцев, лотарингцев, норманнов, немцев, под предводительством надменными князьями и сеньорами – самое сильное ополчение, какое когда-либо видели Средние века. Неудержимо стремились они вперед. Однако целых три года продолжалась жестокая борьба крестоносцев с народами ислама, прежде чем им удалось проникнуть в святой город.
С тех пор в продолжение двух столетий громадные полчища непрерывным потоком двигались одно за другим из 3ападных стран на Восток. (469, т. 1, с. 220–221; 149, с. 36-52). Так религиозная Идея спасения гроба Господня привела в движение десятки миллионов людей и изменила во многом ход истории.
Не могли пройти мимо понимания магического воздействия на массы “спасительных” социальных идей классики марксизма, справедливо утверждая, что, “овладевая массами, идеи становятся могучей материальной силой”, и, стало быть, первейшая задача революционной партии – любыми способами внедрять в массы идеи революции. И это удалось методом сведения идей социальной справедливости, свободы и равенства к упрощенным, понятным и одновременно ярко фасцинативным агитформулам, взывающим к активному материальному действию: “экспроприация экспроприаторов”, “бей богачей и буржуев”, “отбирай награбленное”, “вся власть бедным!”, “кто был ничем, тот станет всем” и т. п. Точь-в-точь по технологии фасцинативного “одурманивающего внушения”, описанной Лебоном. Как в XI в. тысячи измученных верующих, направленные идеологами католической церкви, ринулись освобождать Гроб Христа, так в России в 1917 г. истерзанные войной и лишениями массы пошли за большевиками сбрасывать ярмо эксплуатации ради Великой Идеи справедливого общества Равенства и Братства. По пути… “грабя награбленное”. И. Бунин вспоминал об истории, рассказанной ему одним солдатом, который дезертировал с фронта, был в крайне бедственном положении и не нашел ничего лучшего, как зайти в Совет солдатских депутатов. Там ему выдали ордер на обыск в квартире одной из “буржуйских” семей, посоветовав как можно крепче ее обчистить и приодеться. Что он и выполнил. Таков оказался человек с ружьем.

Фасцинация автора и лидера Идеи

Как правило, фасцинация Идеи сливается с фасцинацией автора Идеи. Так было со всеми мировыми религиями, в которых великая религиозная моноидея высказывалась ее харизматичным Автором-Лидером. Самым ярким примером такого слияния является Идея ислама и пророк Мухаммед (329). Он был не только пророком, провозгласившим Идею ислама, но и основателем, организатором религии, строителем новой Церкви и основателем исламского государства.
В христианстве автор несколько размыт, им является сам Бог, вложивший заповеди Моисею, а затем пославший людям Христа. Фасцинаторными харизматичными лидерами христианской Идеи стали апостолы-мученики и в первую очередь апостол Павел.
Пророк Мухаммед, принц Гаутама, ставший Буддой, апостол Павел – все это яркие пассионарии в том понимании, которое вложил в эту категорию людей Л. Гумилев (предложивший для них термин “пассионарий”), то есть яркие, неуемно деятельные, социально ориентированные и реформаторские личности. Такие личности заряжены энергией одержимости и способностью вызывать своей харизматичностью пассионарную индукцию, охватывающую массы.
Есть люди, не заметить которых невозможно, от них исходит сила притяжения и энергия магического воздействия. М. Вебер назвал это их качество харизмой. По Beбepу, харизмой следует называть качество личности, признаваемое необычайным, благодаря которому она оценивается как одаренная сверхъестественными, сверхчеловеческими или, по меньшей мере, специфически особыми силами и свойствами, недоступными другим людям. До М. Вебера свойство личности притягивать и увлекать людей называли “магнетизмом”. Ван Тайль Даниэльс предложил публике руководство по развитию магнетизма, определив его как качество, или свойство человека, которое привлекает к нему интерес, доверие, дружбу и любовь других людей.
А. Сосланд отмечает такую черту харизматичности, как готовность и способность человека “демонстрировать свое намерение пойти до конца за интересы своей паствы. Такая экстремальная интенция, безусловно, необходима для закрепления на иерархической вершине. Дать обогнать себя в готовности вступить в бой с каждым, кто перейдет дорогу пастве, делегировавшей лидерство определенному персонажу, – значит порушить такую иерархию” (414). Это и делает человека привлекательным для масс, жаждущих социальных перемен.
Н. Б. Мечковская представляет харизматического религиозного лидера как человека, наделенного даром внушать людям озарившие его божественные откровения, видения, идеи и свою богоизбранность (285).
Б. Данэм так характеризует идейную целеустремленность основателя протестантизма Мартина Лютера: “Лютер был действительно опьянен, но не вином, а тем, что казалось ему велением святого духа, а в действительности было требованием его совести. Это опьянение у него постепенно усиливалось, вплоть до самой смерти, и оказало влияние на его посмертную славу”. И добавляет верное, на мой взгляд, замечание: “Пожалуй, лишь немногие революционные деятели XX века были склонны демонстрировать свою одержимость идеей так открыто, как Лютер, но в той или иной степени она наблюдалась у всех.” (123, с. 303–304)
Опьянение, внезапное озарение, просветление, – вот те состояния авторов Великих Идей, которые делали их харизматичными. Что в этом фасцинативном слиянии первично, трудно определить: фасцинация Идеи нуждается в харизматичной личности, но личность обретает харизму в полной мере только в социальном пассионарном действии благодаря фасцинации великой Идеи.

Суггестивное настроение масс

Замечательный манипулятор общественным сознанием В. Ленин постоянно нацеливал своих соратников “знать настроение масс”. Точно вычислить доминантное настроение народных масс означает высокую возможность и вероятность свести их с ума ударом фасцинирующей, выражающей это настроение Идеи.
Материализация Идеи нуждается в массовом ожидании социальной новизны, накале страсти такого ожидания, способном вызывать психозы толпы. Пассионарной индукции как механизму волнообразного захвата общим настроением большого числа людей подчинена в первую очередь психология толпы. Часто, если не всегда, воздействие пассионарной индукции усиливают соответствующие ей фасцинативные, впечатляющие и завораживающие ритуалы: костры, горящие факелы, дробь барабанов, горящие глаза и гортанные страстные возгласы пассионариев-апостолов. Эти приемы очень эффективно и сознательно использовали, в частности, Муссолини и Гитлер.
В. Райх писал о магическом воздействии на обыденное сознание эротизированных ритуальных форм так: “Сексуальное воздействие военного мундира, эротически провоцирующее воздействие ритмического “гусиного шага” и эксгибиционистский характер военных распорядков оказались более доступными пониманию молоденьких продавщиц и секретарш, чем речи всесторонне образованных политиков. С другой стороны, политическая реакция сознательно использует в своих интересах сексуальные влечения. Она не только создает для мужчин модели бросающихся в глаза мундиров, но и поручает привлекательным женщинам вести вербовку добровольцев. В заключение напомним тиражируемые воинственными властями вербовочные плакаты, на которых были примерно такие надписи: “Хочешь побывать в других странах? Поступай на службу в королевский флот!” При этом другие страны изображались в виде экзотических женщин. Почему эти плакаты эффективны? Потому что в силу сексуального подавления наша молодежь испытывает сексуальный голод” (360).
Еще одним фасцинативным зомбирующим приемом является ритуальное возбуждение идентификации массовых индивидов с “фюрером”. Райх по этому поводу пишет: “Чем беспомощней становится “массовый индивид” (благодаря своему воспи-танию), тем отчетливей проступает его идентификация с фюрером и тем глубже детская потребность в защите прячется в чувстве его единства с фюрером. Эта склонность к идентификации составляет психологическую основу национального нарциссизма, т. е. уверенности отдельного человека в себе, которая ассоциируется с “величием нации”. Мелкобуржуазный индивид ощущает себя в фюрере, в авторитарном государстве. Благодаря такой идентификации он ощущает себя защитником “национального наследия” и “нации”. Это ощущение не позволяет ему презирать “массы” и противопоставлять себя им в качестве индивидуума. Ужас его материального и сексуального положения настолько затмевается возвышающей идеей принадлежности к расе господ и существования выдающегося фюрера, что со временем он полностью утрачивает понимание всей ничтожности своей слепой преданности” (там же).
“Наших бьют!” – дико кричал какой-нибудь ошалевший от водки сумасшедший, и десятки, а то и сотни мужчин бросали все и как безумные, хватая в руки по пути что придется, кидались выручать “наших” туда, куда показал сумасшедший. На это качество психологии перевозбуждения при массовом психозном сигнале у русского народа указывал И. Павлов. Толпа, как об этом сказал еще Г. Лебон, обладает регрессивным качеством эмоционального резонанса возбужденного настроения.
Таким образом, при материализации Идеи действует комплекс фасцинаторных механизмов, образующих фасцинаторный удар по массовой психике: фасцинация мощной ярко выраженной Идеи (Равенство, Братство), фасцинаторная харизма Лидера, поднимающего знамя Идеи, повышенно суггестивное настроение масс, готовых заглотить Идею и полюбить ее Лидера-знаменосца, фасцинаторные техники внедрения Идеи в психику суженного сознания масс (иногда до состояния массовой шизофренности и фанатичности).
Так делались все великие революции и не очень великие восстания. В. Шукшин замечательно точно показал кульминационную точку такого процесса слияния харизмы лидера и настроения масс в романе о восстании Стеньки Разина, когда атаман впервые выкрикнул свою идею освободить народ от бояр, и в глазах ошеломленных таким внезапным поворотом казаков увидел искры готовности следовать за ним, как будто они давно этого ждали ( 467, т.2, с. 415).

Национальная Идея

Самые широкие слои населения любой страны всегда воодушевляет Национальная Идея. В истории чаще всего такой идеей становилась Национально-освободительная Идея. Идентификация этноса всегда связана с идеей свободы и независимости, и потому угнетение влечет за собой национальную депрессивность, национальный комплекс неполноценности. Любое подавление ужасно депрессивными последствиями. Один венгр в беседе со мной в 1988 г. совершенно убежденно объяснял мне, почему венгры так склонны к суициду. По его мнению, Венгрию несколько столетий назад покорили другие народы (турки, итальянцы, автрийцы), триста лет венгры не выигрывали сражений, а только проигрывали. Отсюда у них развились депрессивность и суицид. Биологически такой вывод оправдан. У побежденных в схватках или ритуальных турнирах самцов у многих биологических видов атрофируется половое влечение, а у некоторых даже развивается евнухизм. Это проявляется и в снижении жизненной энергии. Зато победители прибавляют и в настроении, и в гормональном потенциале. Гаремы принадлежат только победителям. Угнетенные народы были всегда поставщиками своих самых красивых женщин в гаремы победителей. А кому это по душе? Поэтому объединение всего народа без различия на классы и особые группы легко достигалось огнем национальной освободительной Идеи. Нужна была только своя Жанна д'Арк.
Модель Национальной Идеи “Освобождай свой народ от Ига – Делай все, чтобы обрести Свободу”, а после освобождения “Делай все, чтобы Свобода была вечной!” повторялась у всех народов, выбравших путь суверенитета. “По словам самой Жанны, ей было тринадцать лет, когда она стала разбираться в том, что необходимо предпринять для спасения страны и в чем должна состоять ее собственная миссия: “Голос приказывал мне идти во Францию, и я не могла больше оставаться там, где была! Голос велел мне снять осаду с Орлеана”. Шел 1425 год, война длилась уже около ста лет. Территория Франции была почти целиком захвачена англичанами и их союзниками бургундцами. Крестьяне засевали свои поля, не будучи уверены, соберут ли урожай: могли нагрянуть солдаты, разорить их и уничтожить посевы... Эта угроза материальному благополучию крестьян и служит объяснением, почему простой народ собирался вокруг Жанны: крестьяне, как и Жанна, понимали, что ни они сами, ни их урожай и скот никогда не будут в безопасности до тех пор, пока французы не вернут себе Францию и не превратят ее в национальное государство. Но в отличие от них Жанна интуитивно чувствовала, что уже наступило время, когда это может быть выполнено.
Чтобы создать нацию, ее следует строить вокруг какого-то центра, а в конце Средних веков таким центром мог быть только король. Здравый смысл Жанны быстро и безошибочно подсказал ей нужный вывод. Если должен быть во Франции трон, а на нем сидеть король, то этим королем должен быть именно дофин Карл... Она сделала его королем, и он дожил до того времени, когда англичане были изгнаны со всей французской земли, за исключением Кале”, – пишет Б. Данэм (123, с. 285)
Когда Яну Гусу предложили отречься от своего учения, он возразил, что не может отрекаться от того, чего не утверждал. Тогда его, как неисправимого еретика, приговорили к сожжению заживо на костре. Его сожгли в Констанце 6 июля 1415 г. Известие о его казни и о предательстве императора вызвали в Чехии взрыв возмущения и новый подъем национальных чувств. В начале сентября 1415 г. представители чешской высшей знати, собравшиеся в Праге, подписали протест, который был направлен собору. Так начались Гуситские войны и продолжавшееся столетия борьба Чехии за религиозную и политическую свободу. Чехов объединила Идея национальной религиозной свободы.
Л. Аннинский, анализируя ситуацию в России в 1914 г. пришел к выводу, что первая мировая война отодвинула революционный взрыв, а не приблизила его. Как только был объявлен манифест о войне, словно по волшебству, революционные выступления превратились в “патриотические” манифестации. Улицы запрудил народ, но вместо красных флагов над толпами развевались национальные, вместо революционных песен звучало “Боже, царя храни!”, а с балконов и с возвышений раздавались пламенные речи, но не “долой самодержавие!”, а – в защиту “братьев-славян”. Председатель Думы Родзянко, смешавшись с толпой, с изумлением узнает, что она состоит в основном из тех самых рабочих, которые только что “ломали телеграфные столбы, переворачивали трамваи и строили баррикады”. Родзянко писал: “Как велик был подъем национального чувства — красноречиво свидетельствуют цифры: к мобилизации явилось 90 % всех призываемых, явились без отказа… Настроение было… чисто патриотическое и воодушевленное”.
Попытки российских политиков, идеологов и политтехнологов последних 15 лет сформулировать Национальную Идею для России постсоветского периода пока не увенчались успехом и выглядят откровенно тщедушными. Каждое ведомство в бессмысленных потугах и раже государственности выдвигает нечто узковедомственное, вплоть до того, что спортивные чиновники на волне государственной актуализации физкультуры и спорта предлагали присвоить ранг национальной Идеи развитию физкультуры и спорта.
Идея может стать национальной только в одном случае – если она будет фасцинацией и захватит (и очарует!) психику народа. До тех пор пока этого не произойдет, любая самая красиво-государственно-идеологично оформленная идея (часто – идейка!) обречена на роль привокзальной девушки, красящей губы ярчайшей влажной помадой и при этом думающей, что она выглядит не хуже аристократки.
Во времена духовного разброда и душевного смятения, охвативших нацию, национальная Идея конечно же и желательна, и необходима. Но вся трудность заключается не в ее вербальном выражении (на это мастеров всегда хватает), а в поиске фасцинации, того почти неизъяснимого словами общенационального чувства и чутья, которое вдруг становится всеобщим. Но ведь возможно и то социально-психологическое состояние, о котором мне с горячей убежденностью говорил подвыпивший венгр, – апатия. Стараться превратить в национальную идею занятия спортом или борьбу с наркоманией при невозможности массы людей достойно прокормить себя – занятие абсолютно невозможное из-за заложенной в нее антифасцинации. Скорее такую массу легче взорвать фасцинацией какой-нибудь протестной Идеи.

Чарующие Идеи-мимы

Р. Докинз в 1976 г. придумал слово “мим” для обозначения саморазмножающихся частиц культуры, которые в какой-то момент начинают жить собственной жизнью. “С тех пор, – пишет он, – как и положено хорошему миму, мой “мим” постепенно проник в культуру. Недавно, набрав в окошке поисковой машины слово “memetic”, я нашел 5042 упоминания. Как оказалось, существуют даже отдельные сайты, посвященные “теории мимов”. Да что там – порывшись в результатах поиска, я обнаружил целую религию под названием “Церковь Вируса”, с полным набором пороков и доб-родетелей и со своими собственными святыми, среди которых я, к своему ужасу, заметил и св. Доукинса.
Мимы путешествуют как вертикально, переходя от поколения к поколению, так и горизонтально – как вирусы во время эпидемии. Когда мы изучаем распространенность того или иного мима в Сети – это уже чисто горизонтальная эпидемиология. Хорошим примером могут служить разные школьные шутки и увлечения. Когда мне было девять лет, отец научил меня делать из квадратного листка бумаги китайскую джонку – что-то вроде оригами. На моих глазах листок претерпевал удивительные метаморфозы, превращаясь то в катамаран, то в шкаф с двумя дверками, то в картину в раме, пока, наконец, не становился полноценным кораблем – хоть сейчас спускай на воду.
Придя в школу, я быстро заразил своих одноклассников манией складывания китайских джонок, и вскоре вся школа уже была охвачена “лодочной” эпидемией. Интересно, что мой отец научился делать бумажную лодку во время такой же точно эпидемии в той же самой школе. Только 25 лет назад”.
Примеры мимов, аналогичных генам: “мелодии, идеи, модные словечки и выражения, способы варки похлебки или сооружения арок”, а также религии со всеми их молитвами и обрядами. Представление человечества о Боге – очень старая идея, которая передается из поколения в поколение с помощью устного и письменного слова, подкрепляемого великой музыкой и изобразительным искусством. Логично задать вопрос – почему эта идея так живуча уже на протяжении тысячелетий? В чем причина ее стабильности и долголетия, тогда как песни римских легионеров уже давно всеми забыты?” На взгляд Р. Докинза, выживаемость хорошего мима обуславливается его большой психологической привлекательностью. “Идея Бога дает на первый взгляд приемлемый ответ на глубокие и волнующие вопросы о смысле существования. Она позволяет надеяться, что несправедливость на этом свете может быть вознаграждена на том свете, что в минуту слабости нас всегда поддержат…Вот некоторые из причин, по которым идея Бога с такой готовностью копируется последовательными поколениями индивидуальных мозгов”
Идеи, приводящие в движение массы, Идеи красивые, мистические, заразительные, завораживающие, берущие в плен своей пленительностью, составляют неотъемлемые элементы человеческой жизни. Они-то и становятся благодаря своей завораживающей красоте Идеями-мимами, переходящими из поколение в поколение или охватывающими современников. Равенство. Свобода. Коммунизм. Вечные Идеи-мимы человечества.

Фасцинация научной Истины и Идеи-теории

Интерес вызывают идеи необычные, экзотические, неожиданные и, конечно же, безумные, как трактовал таковые Нильс Бор. Идея красива, когда она интересна и содержит неожиданную новизну, ведущую очень часто к перетряхиванию гардероба привычных идей. Так в свое время подействовала идея об относительности пространства-времени, ошеломившая современников, даже физиков-профессионалов, взращенных на физике Ньютона.
Шок сделал гипотезу З. Фрейда об огромном, определяющем значении бессознательного сексуального для человеческой жизни фактом общественного сознания. В 1909 г. никому еще не известный австрийский психиатр Зигмунд Фрейд получил приглашение прочитать в Гарвардском университете цикл лекций по психоанализу. Психоанализ своей шоковой неожиданностью, новизной и интересностью завоевал всю Америку, а вскоре и весь мир. Л. А. Радзиховский пишет по поводу мгновенно взлетевшей популярности Идеи Фрейда: “… если бы специально заняться поисками чего-то самого кощунственного, оскорбительного для пуритански-ханжеской морали среднеинтеллигентского общества конца XIX века, то едва ли можно было бы найти нечто более подходящее, чем идея, что в глубине психики человека скрыто неосознанное сексуальное влечение к своим родителям. Эта идея великого Фрейда ошеломляет куда сильнее, чем, скажем, очевидно противоречащая здравому смыслу гипотеза, согласно которой Земля не плоская и неподвижная, а круглая и вертится!.. Теория Фрейда завоевала признание не вопреки, а благодаря своей, мягко говоря, парадоксальности. Во-первых, чисто логически. По Фрейду, в глубине психики “таится” нечто такое, что человек “вытесняет”, ибо хочет скрыть от себя неприемлемое – с точки зрения социальных норм – для его сознания. Следовательно, чем более “ужасное”, непереносимое для человека и общества Фрейд “обнаружит” в глубине подсознания (или, как утверждают его критики, искусственно “вложит” туда), тем убедительнее будет сама гипотеза о “вытеснении”. Во-вторых, собственно психологически, эмоционально. Нужно, чтобы клиент был потрясен открывшейся картиной. Конечно, заявление о скрытом сексуальном влечении к своей матери способно было (особенно в начале ХХ века) вызвать подлинный шок. Однако в принципе важен не только и не столько конкретный повод для такой реакции …, сколько то, что ее так или иначе удавалось вызвать” (359). Парадоксальная и красивая, шокирующая и оригинальная Идея З. Фреда стала на многие десятилетия темой даже самых обыденных разговоров за чашкой кофе.
Таким же взрывом, но скорее все же приятным для уставшей Европы, стала теория относительности А. Эйнштейна. Л. Повель и Ж. Бержье пишут: “Исходя из миллионной доли грамма плутония, физик-ядерщик проектирует гигантский завод, который будет функционировать именно так, как предусмотрено. Исходя из нескольких снов, Фрейд осветил человеческую душу так, как ее еще никогда не освещали. Это потому, что Фрейд и Эйнштейн совершили вначале колоссальное усилие воображения. Они силой мысли создали действительность, совершенно отличную от общепринятой” (342). Сознание обывателя было взорвано парадоксальной фасцинацией и приобщило его к этим великим и красивым Идееям.
В древности потрясла и вызвала массовое восхищение Идея Пифагора о законе числа, лежащего в основе всего сущего. В простых числах, которые составляют основу всех фигур и тел, он нашел закон, управлявший всеми отношениями и формами вещей, уяснявший единство и разнообразие. Они представлялись ему чем-то вроде магического ключа ко всем физическим и моральным явлениям. Точка соответствовала у него единице, ибо она неделима, прямая линия – 2, ибо она определяется двумя точками; площадь, ограниченная не менее чем тремя прямыми, соответствовала 3, тело – 4, так как самое простое правильное тело ограничено 4 плоскостями. И не только фигуры и формы, но также и тела представлялись математическому миросозерцанию Пифагора в виде вечных, неизменных чисел. Так, элементы воды своди-лись к форме двадцатиугольника, элементы огня – к форме пирамиды, элементы воздуха – к восьмиугольнику. Чудесная сила чисел являлась причиной таинственного явления музыки. Пифагор находил, что гармонические интервалы соответствовали соотношению между числами. Основной тон относился к октаве, как 1 к 2, к квинте – как 2 к 3, к кварте – как 3 к 4. Таким образом, в звуках слышались числа; числа звучали. Когда Пифагор установил соотношение тонов и чисел, он вообразил, что открыл сокровеннейшую тайну жизни Вселенной. Таким образом, он построил все мировоззрение на соотношении между числами. В них он видел высший закон и сущность явлений. Это было неожиданно, парадоксально, красиво. Не случайно магия учения и личная харизматичность привели к такому массовому преклонению перед Пифагором, что ему удалось создать влиятельную политическую силу, основать мистическо-религиозный орден – “Союз пифагорейцев”, в который вступили знатнейшие и достойнейшие люди всех городов Греции, и только чрезмерное увлечение культом учения и личности Пифагора привели потом эту политическую структуру к краху.
Но и в наши дни Идея универсального кода для коммуникации существует и вновь ее находят в гармонии самых фасцинативных образов – в музыке. Я имею в виду гипотезу В. Лефевра о плазмалоиде. Искал коды всеобщей универсальности и гармонии мироздания и А. Эйнштейн. Ему понравилась музыка терменвокса, которую привез из России в Америку гениальный инженер Термен, и они вместе пытались найти цветозвуковой код Вселенной.

Модные Идеи

Идея относительности пространства-времени была, безусловно, и красивой, и безумной. Но она стала еще и модной, что удивляло ее создателя! По мнению Поля Дирака, “до конца 1918 года, пока не кончилась Первая мировая война, эйнштейновская теория относительности была известна только немногим специалистам. А затем произвела сенсацию... Случилось это тогда, когда войной были сыты по горло все – и победители, и побежденные. Люди жаждали чего-то нового, и в теории относительности они нашли то, что искали. Широкая публика подхватила эту тему; о ней говорили повсюду.” (131, с. 21)
Красивые идеи часто становятся модными. Некрасивые или нудно представленные – никогда. Эволюционная теория Ч. Дарвина била привыкшего к “ богоизбранности” человечество под дых. И стала модной темой разговоров и горячих дискуссий. Идея – это повестка дня для всех, кто ищет о чем бы этаком поговорить. Посудачить. Проявить остроумиие и жажду нигилистической критики-разноса. То же произошло полвека спустя с психоанализом З. Фрейда. Либидо, комплекс Эдипа – все это удивляло и щекотало нервы. Оказывается человек живет подсознанием, а там властвует сексуальное влечение, сексуальные комплексы и Эдип! Какой бред! Какой ужас! И… как интересно!
Мода на идеи и темы для рассуждений типична для элиты – аристократической и интеллектуальной. Это неотъемлемая составляющая салонов и клубов. Появляются модные авторы, модные термины и фразы, почерпнутые из модных книг и исследований, содержащих модные Идеи и Гипотезы.
Всегда были в моде мистические идеи.
Купался в лучах славы О. Уайльд, поразивший европейские элиты своей теорией Прекрасного и внешним оригинальным снобизмом: вся Европа ринулась походить на Уайльда, вдевая хризантему или лилию в бамборьетку фрака a la Wald.
Но, как известно, мода приходит и уходит. Остается истина и связи созданной ученым Идеи со всем последующим развитием сознания человечества. Прав, мне кажется, Е. Гильбо, говоря, что “фрейдизм – наука XXI века”, так как многое из того, что открыл ум З. Фрейда, перестав быть модой, становится понятным только сейчас, в третьем тысячелетии (102, с. 60). Волны модных дискуссий вокруг Идеи относительности поутихли, а физики все еще не разобрались в теории, созданной гением Эйнштейна. Давно отшумели дискуссии о судьбоносности чисел, а Идея Пифагора вдруг вновь оживает в поиске универсального кода коммуникации во Вселенной.

Оглушающие безумные Идеи и Идеи творческих безумцев

Чтобы стать истинной идея
должна быть безумной
Нильс Бор

Не было еще гения без
некоторой доли безумия
Сенека

Нильс Бор оставил знаменитую метафору о том, что, только находясь на грани безумия, можно открыть нечто принципиально новое. Он говорил В. Гейзенбергу, что его теория недостаточно безумна, чтобы быть истинной.
“На космическом уровне вся современная физика учит нас тому, что только фантастическое имеет шансы быть истинным”, – прозорливо сказал Тейяр де Шарден.
Безумие как трансгрессия сознания, выход за пределы привычного и не различаемого в привычном скрытого смысла, часто с подключением мистического, фантазмического и интуитивного состояний психики, представляет собой один из путей сознания к раскрытию тайн мироздания. А. Эйнштейн не раз подчеркивал, как важно для мышления ученого дружить с таинственным и фантастичным и быть “немножко маньяком”. Чтобы открыть теорию относительности, недостаточно одного только интеллекта, нужно еще быть достаточно “сумасшедшим”, чтобы избрать новые исходные положения, несмотря на всю их парадоксальность, отметил П. Тюийе (443, с. 27).
Едва ли не полвека пробивался Н. Лобачевский к общественному признанию новой, неевклидовой геометрии. Н. И. Лобачевский изложил принципы новой геометрии в феврале 1826 г.. Однако лишь более сорока лет спустя эти идеи стали признаваться и распространяться. В течение четырех лет, Лобачевский публиковал свои идеи в журнале Казанского университета, но они не были замечены широким научным миром. Тогда Лобачевский приступил к публикации своих работ на французском и немецком для того, чтобы они были доступны ученым в Западной Европе. Но лишь к концу 50-х гг. XIX в. ему удается опубликовать свою “Пангеометрию” в Казани на французском и немецком языках. И лишь к 1870 г. математический мир широко познакомился с неевклидовой геометрией и геометриями n-мерных пространств (282).
Идеи Коперника и Галилея были безумными, взрывавшими порядок, установленный религией и ортодоксальной наукой в мозгах их современников. Галилея, как известно, вынудили даже отказаться от своей Идеи гелиоцентризма мироздания.
Цеппелин попытался заинтересовать промышленников идеей управления воздушными шарами. “Бедолага! – отвечали ему, – Разве вы не знаете, что есть три темы, по которым Французская академия наук больше не принимает заявок: квадратура круга, туннель под Ла-Маншем и управление воздушными шарами?” (342)
Но раз есть “безумные Идеи” и “Идеи безумцев”, должны быть и “безумные Идеи безумцев”. Не по этой ли причине многие народы преклонялись перед блаженными и юродивыми, ожидая от них истинных пророчеств и реформаторских идей? Редко, но такое происходило. Именно редкость попадания и нужна, иначе фасцинации не возникало бы. “Редко да метко”, – очень точно отразилось подобное попадание в народной психологии. Неточности забываются, точное попадание на устах у всех и передается как чарующий миф и легенда.
Но где та грань, которая четко отсекает безумные новаторские идеи от сверхценных идей безумцев? И где критерий? Экспертизы ученых? Но еще Маркс очень точно определил одно из качеств профессионализма в интеллектуальной сфере как “профессиональный идиотизм”. Традиционализм и консерватизм мышления профессионала, взращенного на определенной сумме аксиом и традициях определенной “уважаемой научной школы”, часто бывает неодолимой преградой оценки новых безумных идей. Пуанкаре, который был необыкновенно близок к Идее относительности пространства-времени, не смог тем не менее перешагнуть барьер влияния консерватизма, это сделал безумец Эйнштейн. Находится всегда доктор наук, который бегает по коридорам научных учреждений, власти и средств массовой коммуникации, громя новую идею и ее автора как лжеученого и фальсификатора, призывая на его голову все громы и молнии, вплоть до физического уничтожения. А нередко таких докторов оказывается много и они организуют кампанию “Ату его!”. Еще страшнее, когда эти лица с элементами “профессионального идиотизма” наделены властью “карать и отлучать”. Тогда запрещают генетику и кибернетику, с плеч авторов безумных идей летят головы.
Эйнштейна однажды спросили, как, по его мнению, появляются открытия, которые переделывают мир. “Очень просто, – ответил он, – все знают, что сделать это невозможно. Случайно находится один невежда, который этого не знает. Он то и делает изобретение.”

Идеи-глупости, Идеи-заблуждения, Идеи-гипотезы

Прогресс состоит не в замене
неверной теории на верную,
а в замене одной неверной теории
на другую неверную, но уточненную.
С. Хокинг

Глупость можно победить
только еще большей глупостью
А. Франц

Почему нет цензуры против глупости,
подобно тому как есть меры защиты
против торговли наркотиками?
Р. Клер

Утверждаю без всякого сомнения: глупость наделена фасцинацией. Она ею пронизана. Более того, без фасцинации глупости не могло бы быть легкого радостного романтического общения людей. Глупые метафоры – соль человеческого общения. Чаще всего глупость и есть фасцинация в чистом виде, как музыка. Глупость – это легкая музыка, легкий жанр разума. О, как прекрасны глуповатые красавицы! А умные нагоняют на мужчин страх, как утка-пеганка на лисицу. Глупость украшает и мужчину в известные моменты. “Хочешь звездочку с неба достану и на память тебе подарю?” – говорит юноша девушке. Глуповато конечно, зато как чарует.
По версии И. Бунина, которую ему, в свою очередь, пересказал А.Чехов, Лев Толстой на вопрос, почему мир так нелепо устроен и человечество чаще всего идет не туда, куда надо, ответил: “Все от глупости”. И рассказал, как один крестьянин в Ясной Поляне копил пять лет деньги на лошадь, накопив, поехал на ярмарку, но вернулся оттуда не с лошадью, а с музыкальной канарейкой, которая пиликала мелодию. Крестьяне изумлялись такому немыслимому для серьезного человека поступку и объясняли его только неимоверной глупостью. А крестьянин был очарован необыкновенной штуковиной, заворожившей его воображение.
Л. Толстому вторит Ф. Достоевский: “Знай, послушник, – говорит Иван Карамазов брату Алеше, – что нелепости слишком нужны на земле. На нелепостях мир стоит, и без них, может быть, в нем совсем ничего бы и не произошло”.
Есть две бесконечности: вселенная и глупость, заметил И. Кант. Вольтер говорил, что для осознания математической бесконечности достаточно вспомнить о размерах человеческой глупости. Вопрос остается открытым, на что он намекал: на глупость человека или на математическую глупость… Правда, генерал А. Лебедь по-своему реабилитировал глупость, дав ей замечательное определение: “Глупость – это не отсутствие ума. Это такой ум”.
Глупость человеческая в своем фасцинативно-безумном выражении стала в наши дни предметом особой науки – мориалогии. Новый материал для мориалогии поступает исправно. Вот несколько ярких примеров в качестве пищи для размышления.
Два бразильских пилота потерпели катастрофу на самолете “Цеcсна”, после того как прижали свои обнаженные зады к иллюминаторам кабины. Так они выражали недовольство другим самолетом, летящим параллельным курсом…
Трусы жителя Японии Катсуо Катугори вдруг начали раздуваться в давке токийского метро – сначала разошлись по швам его брюки, затем была сломана пара ребер окружавших его пассажиров… Катугори вежливо, как и положено воспитанному японцу, сообщил людям, что это ошибочно сработало его изобретение, защищающее от… цунами.
Житель Йоркшира решил смягчить боли от геморроя, сев в ванну, наполненную спиртом. А для полного удовольствия... закурил. Еще один любитель табака из Саксонии залез на опору линии электропередач напряжением в 100 тыс. вольт, чтобы прикурить сигарету.
А особенно жестоко судьба обошлась со следующими безумцами:
– с канадцем Тори Хьютбайсом, который после испытаний на практике своего “защитного антимедвежьего костюма” четырежды попадал в больницу с тяжелыми травмами, полученными от медведей;
– с мужественными японцами, которые во время африканских сафари ради красивого кадра выходили из автомобилей возле львов и тигров и пытались пинками пробудить фотогеничность у мирно спящих животных;
– с британцем, поспорившим с приятелем на 12 кружек пива, что в сети нет напряжения, если поезд стоит на вокзале. Для доказательства своей правоты он помочился с моста на контактную сеть. “Ему остается лишь одно утешение, – с черным юмором было отмечено в полицейском отчете, – он не будет оплачивать свое пари”;
– с Майклом Гертнером из Бостона. Зачем он сунул руку в свой аквариум, остается загадкой. Когда малазийская бойцовская рыбка цапнула его за палец, хозяин разозлился настолько, что решил отплатить своей чешуйчатой приятельнице той же монетой. Перед прибывшими спасателями предстали недвижимые Гертнер и торчащая из его рта рыбка, которой он и подавился. Реанимировать их не удалось.
Не оспаривая совершенно справедливую мысль Льва Толстого о преобладании в человеческом поведении глупости, добавлю только, что мир нелеп не из-за глупости как таковой, а из-за фасцинации, т. е. наивного очарования и легкой индуктивной заразительности глупости. Глуповатый смех идиота легко превращает массу людей в хохочущую толпу. Этот эффект давно эксплуатирует кинематограф и им мастерски пользовался Ч. Чаплин. Глупость часто бывает столь невообразимо нелепой, что… завораживает. Играющая канарейка, какой он и представить себе не мог, так очаровала музыкального крестьянина, что тот забыл обо всем на свете и в голове у него вспыхнуло глупое, а на самом деле фасцинативное, мгновенно стершее из памяти все другие мечты, в том числе и столь нужную в крестьянском хозяйстве лошадь, желание заполучить канарейку. Возможно, что кто-нибудь отговаривал его и тянул к лошадям. А он на своем: “Нравится! Хочу!” Но пусть бросит в этого оставшегося безымянным крестьянина камень тот, кто не попадал в плен какой-нибудь чарующей глупости, даже сам Лев Николаевич. Ведь все “лохи” земного шара ловятся именно на очарование очевидной “завлекушки”, понять которую совсем не составляет труда: на асфальте валяется пачка долларов, ну зачем же к ней тянуться?! Ведь ясно же, что так просто долларовые пачки на дороге не валяются. И уж совсем глупо идти и делить эту пачку с откуда-то появившимся “компаньоном”. Но “застилает глаза и ум”. Так хочется стать богатым и сразу! А если глупость не что иное, как собственная мысль-мечта о чем-нибудь замечательном? Это часто провоцирует бурную деятельность: сорваться с насиженного места и рвануть куда-нибудь “за счастьем” (так красивые девушки России и СНГ сексуально осваивают просторы Европы, Америки и Восточной Азии). Или продать все, что имеешь, и…издать книгу своих замечательных стихов, или… поджечь соседа, потому что богато живет, “не как все”. Бывает, что чарующая Идея приснится или пригрезится. Один из психоделиков после приема LSD “понял”, что запросто может полетать и прыгнул с балкона шестнадцатого этажа. Но подобная мысль может придти и без LSD! И приходит. Так, нас энергетически чаруют пришедшие в голову “авторские проекты”, которые при чуточку трезвом размышлении представляют собой очевиднейшие банальности. Невежество, как часто аргументируют появление в мозгах глупости, вовсе ни при чем – грандиознейшие глупости рождаются как раз в головах “умников”, даже академиков. Фасцинация и энергия заблуждения – вот их причина, от действия которой никто не застрахован. Когда фасцинация проходит, бывает грустно. И даже стыдно. Иногда бывает поздно. Из суммы фасцинативных глупостей складывается совершенно непредсказуемый вектор развития жизни индивидуума, семьи, социума.
Но значительно опаснее по своему фасцинативному воздействию не внезапно возникшее очарование и вытекающая из него идея купить музыкальную канарейку вместо лошади, а великие Идеи-заблуждения, которые, не будь попыток их энергичного воплощения в жизнь, остались бы всего-навсего Идеями-гипотезами, ведь гипотеза – это всего лишь оригинальная мысль об устройстве чего-нибудь еще неведомого или проекты преобразования общества к лучшему, которые могут оказаться как истинными, так и ложными.
Замечательный пример такого перевода Идеи-гипотезы в разряд Идеи-заблуждения представляет собой Идея-теория К. Маркса о построении коммунизма посредством диктатуры пролетариата. При первой же своей презентации миру в виде “Манифеста коммунистической партии” Идея эта была подвергнута убедительной критике как теоретическое заблуждение автора. На ложность Идеи указывали многие выдающиеся умы, критика в основном била по кровавому ядру теории Маркса: коммунистическое счастье людей через диктатуру невозможно, поскольку любая диктатура в развитии трансформируется в жестокость, доходящую до массового садизма. Революция в России воочию показала, что такое “красный террор” и массовый чиновничье-бюрократический садизм, который во все более изощренных формах продолжает властвовать в России до сих пор. Садизм как демонстрационная форма пуб-личного властвования проявлял себя все семьдесят с лишним лет советской власти: от разносов при так называемых персональных делах на профсоюзных, комсомольских и партийных собраниях, доходивших порой до изуверского неприличия (я слышал рассказ очевидца, как на партсобрании по поводу супружеской измены интересовались, каким способом совершал половой акт коммунист-изменщик со своей любовницей-секретаршей), до публичной травли граждан собственного государства с использованием самых низменных приемов, как это делалось с Пастернаком, Солженициным, Сахаровым и др., когда в иезуитском раболепии подданные режима кричали: “Я говенную книгу Пастернака не читал, потому что она говенная, но скажу!” – и призывали к расстрелу. Маркиз де Сад все годы властвования подобного режима мог спокойно отдыхать.
Почему Идеи-гипотезы и особенно социальные идеи-гипотезы авторы стремятся как можно скорее реализовать? По простой сермяжной причине – жизнь человеческая быстротечна и есть огромная опасность, что автор не увидит окончания пьесы. На это указал замечательный писатель Ю. Трифонов в повести о народовольцах “Нетерпение” (440). К. Маркс заканчивал жизнь в глубокой депрессии: реализация его Идеи диктатуры пролетариата пошла наперекосяк в сравнении с тем, как они с Энгельсом планировали, лидеры пролетариата основоположников не слушали, делая все наоборот. Руки у вождя опустились, и он впал в апатию. А так хотелось увидеть торжество собственной Идеи еще при жизни!
Торжество Идеи Маркса увидел В. Ленин. Но это, как я уже сказал выше, оказалось кровавое торжество, в конечном счете показавшее, что Идея была Великим Заблуждением.
А. Ухтомский очень едко высказывался о роли русских умников-интеллигентов в событиях 1917 г.. Охарактеризовав Февральскую революцию как безумную, Ухтомский утверждал, что она “почти с первого дня” предопределила все последующее: “Дальнейшие глупости разных “большевиков” и прочих убогих людей не подлежат уже такому суду и осуждению, как то, что в самом деле было понаделано умниками: Гучковыми, Родзянками, Милюковыми... “ (449).
Поскольку нелепые идеи обладают чарующе-магической силой, спасения иного от них нет, кроме как их пережить. В народе по этому поводу желают, показывая при этом пальцем у виска: “Мозги бы тебе проветрить!” Или… выбить клин клином, т. е. вытеснить застрявшую идею другой идеей-парадоксом. Против глупости есть только одно оружие – еще большая глупость.
Но это сделать сложно, так как одурманившая идея родилась в собственной голове, тогда как идею-глушитель-переключатель надо вводить извне. Точь в точь как при наркомании, когда вроде бы понятно, что зависимость образована фасцинацией наркоманного бреда-наслаждения, но попробуй выведи эту фасцинацию из закрепленного в центре удовольствия подкрепления, которому сознание найдет по принципу рационализации любое оправдание. Разум в случаях фасцинаторной зависимости всегда становится служанкой для оправдания наслаждения. Труднейшая и неразгаданная проблема! При этом путь критики и словесного убеждения (т. е. путь информационного влияния) бесполезен, так как фасцинация потому и существует, чтобы исключать критику и сомнения. “Нравится!”– и все тут. Хоть у несмышленого подростка, хоть у академика РАН или вождя какой-либо революции. Причем “нравится!” кричит не только личность, отравленная фасцинацией, но и весь организм с центром подкрепления во главе.
А при внедрении в сознание масс Идеи-заблуждения обладают фасцинацией даже большей, чем Идеи-гипотезы, так как ко всему прочему еще и оформляются избыточно фасцинативно. Так поступал Лысенко, создавая фасцинацию идеи конструирования новых сортов, минуя законы генетики. Так поступил Н. Хрущев, внедряя Идею произрастания кукурузы чуть ли не на Северном полюсе.
Любопытно, по какому разряду записали бы авторы борьбы с лжеидеями, создавшими в российской Академии наук даже специальную Комиссию (!!!) по борьбе с лженаукой, “безумную” и красивую гипотезу доктора исторических и философских наук Б. Поршнева о возникновении рода человеческого искусственным путем – селекцией ее другими гоминидами (палеоантропами) как породы “на мясо” для собственного питания? Редактор пишет, представляя книгу Б. Поршнева “О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)”: “Поршнев провел гигантскую работу по сбору фактов о параллельном существовании ближайшей предковой формы (палеоантропа) рядом с человеком (неоантропом) не только в доисторическое время, но и в современную эпоху вплоть до наших дней… Приведенные выдержки отчасти дают ответ на вопрос о причинах гигантского, но почти безотчетного сопротивления коллег-ученых и вообще “общественности”, с которым Поршневу приходилось сталкиваться всю жизнь. Внедрение этой концепции в научный оборот, в сферу широкого публичного обсуждения способно вызвать культурный шок невиданных масштабов и глубины. Все общечеловеческие ценности, как религиозные, так и светские, как “западные”, так и “восточные”, потребуют глубокого пересмотра, переосмысления, “переобоснования”. Ведь, с одной стороны, все культурное “самосознание” человека сформировалось в силу необходимости “дистанцироваться “ от своего прошлого, от своего предка ...но, с другой стороны, реально достигнутое “дистанцирование” надежно обеспечено лишь одним: наивной верой в то, что “мы” по определению с “самого начала” являемся “их” (реальных предков) противоположностью.
И вот тут появляется “умник” Поршнев и пытается открыть “нам” глаза на то, что в эту самую противоположность “мы” еще только превращаемся (и еще долго будем превращаться), тогда как своим появлением на земле “мы” обязаны некоему отвратительному животному, которое специально вывело “нас” искусственным отбором для выполнения единственной функции служить ему кормовой базой! Что-то вроде “мыслящей” коровы мясной породы...”
Рассказывают, что один из весьма остепененных антропологов бегал по кабинетам МГУ, добиваясь запрета на опубликование книги Б. Поршева.
Комиссия, созданная в Российской академии наук для борьбы с лженаукой, в своем замысле содержит, как мне представляется, червоточину, поскольку борьба с ложными идеями вроде теории вечного двигателя вряд ли возможна на серьезном уровне, следовательно, борьба выльется в борьбу с идеями-гипотезами, а это уже есть не что иное, как мракобесие в науке. Кажется, туда некоторых членов уважаемой комиссии и повело. А выход мне видится в другом: если уж говорить непременно о “комиссиях”, то не “Комиссия по борьбе с лженаукой” нужна в обществе, а “Комиссия критики”. Аргументированная критика – вот единственный способ выявления (не фанатичной борьбы!) истины и заблуждений. А практика в развитии своем в конечном счете отсеивает и ложь, и заблуждения, и преступления на ниве “рынка идей и учений”. Критика и может стать составляющей-помощницей практики, которая, как известно, высший критерий истины. Вряд ли есть иной путь. Насилие же в мире идей и мыслей всегда порочно. “Комиссия по борьбе” – это завуалированное насилие, как его не прикрывай благими намерениями, которые, как тоже известно, ведут в ад. При такой комиссии вполне возможно появление очередного Лысенко. Так бывало в истории науки не раз. Вся эта “борьба” с лженаукой очень напоминает мне развернутую в “Литературной газете” в советское время воинственную борьбу признанных критиков, поэтов, писателей и особенно так называемых “рецензентов” с графоманами. Потом оказалось, что некоторые из графоманов гениальны, а борцы – худшие из графоманов. Слава богу, с графоманами перестали бороться – пусть себе пишут, ибо, как сказал мудрый Булат Окуджава, “каждый пишет, как он дышит, как он дышит, так и пишет”. Перефразирую: “Как он дышит, так и мыслит”. Борец с лженаукой тоже…
Но есть еще один нюанс в проблеме борьбы с лжеидеями – и немаловажный! Он другим концом коромысла бьет по “безумным” идеям. Его можно выразить фразой “Ну и что?”. Убийственная по своему энтропийному значению фраза – символ безразличия и пофигизма, пожирательница любых идей и теорий, гипотез и учений. Сколько их умерло при столкновении с этим “Ну и что?” .
Замечательный пример метаморфозы идей преподал недавно С. Хокинг – создатель теории космических “черных дыр”, заявив, что выдвинутая им теория ложна и не может рассматриваться даже как научная гипотеза.

Сверхценные идеи и энергия заблуждения

Ничто так не искажает человека,
как маниакальные идеи…
Н. Бердяев

Лев Толстой ждал энергии заблуждения как лучшего стимула к творчеству. Он пишет в письме к Н. Н. Страхову: “Все как будто готово для того, чтобы писать — исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела, недостает энергии заблуждения...” (459, с.13).
Энергия заблуждения бывает у всех мыслящих людей именно потому, что они мыслят, а мышление имеет одним из своих имманетных свойств увлекаться собственным продуктом творчества, самоочаровываться.
При этом можно еще и восхищаться своим “Я”, превратиться в нарцисса. Можно восхищаться собой и ненавидеть мир за то, что он не участвует в процессе самовосхищения. Психиатры называют это паранойей.
“Я” всегда единственное и неповторимое. Это правда. Но это вовсе не значит, что оно замечательное. В этом вся трагедия непризнанных гениев-параноиков и гениальных актеров-истериков. Все это терпимо и забавно до тех пор, пока человеку не начинают очень нравиться собственные незначительные мысли и идеи, и неприятно, когда человек упивается и восхищается своими идеями, считая их великими.
Энергия заблуждения часто соседствует с одержимостью-исступлением, а то и перерастает в это состояние. Психиатр П. Ганнушкин пишет о параноиках в книге “Клиника психопатий, их статика, динамика, систематика”: “Самым характерным свойством параноиков является их склонность к образованию так называемых сверхценных идей, во власти которых они потом и оказываются. Эти идеи заполняют психику параноика и оказывают доминирующее влияние на все его поведение. Самой важной такой сверхценной идеей параноика является мысль об особом значении его собственной личности. Соответственно этому основными чертами психики людей с параноическим характером являются очень большой эгоизм, постоянное самодовольство и чрезмерное самомнение. <...> Всех людей, с которыми ему приходится входить в соприкосновение, он оценивает исключительно по тому отношению, которое они обнаруживают к его деятельности, к его словам. Он не прощает ни равнодушия, ни несогласия. Будучи обычно людьми очень узкими, параноики не отличаются богатством идей. Обыкновенно они, ухватившись за несколько понравившихся им мыслей, не могут уже от них освободиться и только пережевывают их дальше на все лады” (97).
Внести кого-либо из умничающих резонеров или просто умных людей с ригидной составляющей характера в категорию параноиков не только не составляет труда, но само собой напрашивается, когда к ним возникает неприязнь и уж тем более при конфликте с ними, что и происходит сплошь и рядом в общении интеллектуалов, знакомых хотя бы понаслышке с проблемой паранойи. В известном смысле все творчески мыслящие, т. е. продуцирующие идеи, люди в некоторой степени паранойяльны, поскольку, во-первых, собственные идеи завораживают, а во-вторых, могут соединиться с этой стимулирующей “энергией заблуждения”. Энергия заблуждения очень часто выливается в отношениях с окружающими в фанатическую настойчивость и односторонность, что и может оцениваться ими как паранойя. С этой точки зрения очень продуктивным для психологии отношений представляется мне выделение в особые типажи-категории акцентуированных качеств личности, предложенное К. Леонгардом, в том числе паранойяльной акцентуации. Паранойяльно акцентуированный человек находится как бы на грани патологии, но он не болен, он всего лишь “зациклен”, при этом имеет в себе и критические возможности, и силу воли, чтобы остановиться, не перейти грань и не стать паранойяльно целеустремленным сутягой, добивающимся признания себя изобретателем вечного двигателя или патологическим ревнивцем. К. Леонгард пишет: “Для человека, который поставил перед собой большую цель и которого постоянно “шатает” между успехом и фиаско, уже сама цель начинает таить в себе магическую привлекательность, не терпящую объективной критической оценки. В ходе развития такого психоза человек, например, может возомнить себя крупным изобретателем, хотя объективно об этом ничто не свидетельствует. Так как подобные радужные ощущения обнаруживают тенденцию к стойкости, ибо человек вообще охотно погружается в оптимистические грезы, то экспансивного пути развития акцентуации следовало бы ожидать чаще, чем персекуторного (бреда преследования). Однако при перевесе радужных чувств резко снижается активность, необходимая для постоянного поддержания описанных падений и взлетов, а их смена и есть основной механизм патологического развития. Идеи, возникающие в результате параноического развития, часто не носят бредового характера, однако они должны быть отнесены к сверхценным, т. е. всецело овладевающим мышлением человека” ( 231, с. 77).
Если фасцинативные социальные Идеи завоевывают сознание широких масс, то фасцинация сверхценных Идей параноидной личности властвует в индивидуальном сознании и там замыкается в доминату, заботливо и часто агрессивно оберегаемую автором от критики. Свехценные идеи – цветы на лужайках аутофасцинации. Можно лишь благодарить эволюцию, которая замыкает параноика на аутофасцинацию и редко выплескивает его энергию на поле психологии масс.
Новые идеи, околонаучные или околорелигиозные, появляются постоянно в силу вариативности человеческого сознания, ищущего выплеска в продуктах своего творчества, и каким-то образом препятствовать этому абсолютно невозможно, а в демократическом обществе к тому же и преступно. Р. Клер по этому поводу высказался очень точно: в демократическом обществе право на самовыражение имеет даже идиот (192, с. 313). Человеку дан разум, это удивительное качество абстрагирования, фантазии и выдумки. Следовательно, в этой истинно человеческой сфере бытия каждый свободен и себе хозяин, даже если и никудышный. Очевидно есть только два пути преодоления сверхценных идей сверхценных лиц: а) терпимо и спокойно прожить период фасцинации сверхценной идеи, дождавшись ее благополучной кончины; б) критика.

Идея-опора

Как я уже подчеркивал, человеку как социальному существу филогенетически присущи “эффект группы” и аффилиация, понимаемая как невозможность одиночества, стремление быть с людьми, ощущать единение с группой, прижаться к плечу другого, вселяющего уверенность человека. Особенно эти феномены проявляют себя в поведении людей суггестивных, слабовольных, онтологически неуверенных (по Р. Лэнгу). Близость других приводит к снижению тревожности, смягчению последствий как физиологических, так и психологических стрессов. Эти люди ищут, во-первых, человека и группу опоры, а во-вторых, Идею-опору, т. е. мировоззрение, теорию, идею, которые встроились бы в их Я-концепцию, придав ей психологическую стабильность, уверенность и стойкость. Найдя группу-опору и Идею-опору, такие люди становятся верными сторонниками, адептами, поскольку отверженность от группы и Идеи равносильны для них жизненному краху.
В этой связи крайне интересной представляется мне теория Н. Лумана о структурной включенности-исключенности, согласно которой на смену традиционной социальной стратификации на классы и социальные группы с их онтологическими страданиями, в современном обществе приходит включение-исключение в социальные структуры и коммуникации, при этом исключение из структур переживается людьми крайне тяжело, тяжелее, чем в прошлом статус пролетария или бедняка-крестьянина.
Люди испытывают оглушенность и опустошенность, как только выключены из группы-опоры (трудового коллектива, профессиональной команды, в которой имели определенное надежное место, общины и т. д.) или систем коммуникации. Это особенно ярко проявляется при уходе на пенсию и при потере работы. Синдром безработного относится именно к этой категории острой социально-структурной антифасцинации. И напротив, включенность в группу-опору приносит успокоение и подъем сил. Психологическая “ломка” при выключенности бывает катастрофична – до утери смысла существования, болезней и суицида. У первобытных племен выключенность была равносильна смерти, и почти повсеместно наблюдался феномен добровольного ухода из жизни как реакция на выключенность из племенной группы-опоры. Изгнание из общины и остракизм, применяемый древними греками, были суровейшими карами.
Э. Фромм подчеркивал, что для многих людей, чтобы избавить себя от ощущения безнадежности, проще всего вообще бессознательно отказаться от своей личности и усвоить тот образец поведения и мышления, который навязывает общество. В этом случае Я такого человека заменяется на псевдо-Я, а его мысли – на псевдомысли. Таких людей, по мнению Фромма, большинство, хотя никто из нас добровольно не согласится признать, что Он это не Он, а “псевдо-Он”. Феномен социального конформизма превращает часто человека в такого, каким его ожидают видеть другие. Или заставляет притворяться таким, что всегда в конечном счете приводит к бессознательному принятию притворной роли либо к психическим срывам.
Таким образом, механизмы эффекта группы, аффилиации, конформизма и стремления к структурной включенности в совокупности приводят огромные массы людей к снижению своей индивидуальности, своего Я порой до уровня социальных автоматизмов стандартного массового поведения. При этом ощущение, что я “такой как все”, предательски успокаивает и создается парадоксально настроение уверенности. Опора соблазнительна, потому что спасает от паники бессмысленности существования.
Названными выше особенностями психологии слабого человека (а то, что “человек слаб”, не случайно отмечено как один из постулатов христианства) широко пользуются все социальные структуры, вовлекающие людей в ряды своих адептов, от небольших сектантского характера групп до политических партий. Все без исключения технологии и техники индоктринации в первую очередь нацелены именно на такой тип человека – ищущего Опору.
Как порой безотказно действует магизм Идеи-опоры, доказали Муссолини и Гитлер. Они изобрели для немцев и итальянцев народную Идею исключительности, превращенную во власть и реально обещающую благосостояние и духовную силу. Муссолини заморочил радостно самообманывающихся итальянцев даже софизмами радостей войны (!) для настоящего человека: “Только война напрягает до высшей степени все человеческие силы и налагает печать благородства на народы, имеющие смелость предпринять таковую. Все другие испытания являются второстепенными, так как не ставят человека перед самим собой в выборе жизни или смерти. Поэтому доктрина, исходящая из предпосылки мира, чужда фашизму… Этот антипацифистский дух фашизм переносит и в жизнь отдельных индивидов. Гордое слово дружинника “Меня не запугать” (me ne frego), начертанное на повязке раны, есть не только акт стоической философии, не только вывод из политической доктрины; это есть воспитание к борьбе, принятие риска, с ней соединенного; это есть новый стиль итальянской жизни. Таким образом фашист принимает и любит жизнь; он отрицает и считает трусостью самоубийство; он понимает жизнь, как долг совершенствования, завоевания. Жизнь должна быть возвышенной и наполненной, переживаемой для себя самого, но главное для других, близких и далеких, настоящих и будущих” (297). Нужны ли комментарии?
В поисках духовной опоры многие проходят причудливый путь, о чем свидетельствует популярность восточных религий и оккультизма, идей переселения душ и опытов гуру, практика гаданий по кристаллам и медиумических сеансов. Но эти суррогаты только усиливают у людей чувство растерянности. Как отмечают многие социальные психологи, учениками эзотерических мастеров 70-х и постоянными пациентами целителей и колдунов 90-х становилась одна и та же категория людей. На лекции об НЛО и беседы экстрасенсов, выступления эстрадных гипнотизеров и сеансы Джуны и Кашпировского, на проповеди “Белого братства” и выступления психоаналитиков ходили люди, которые легко узнавались по какому-то особенному выражению глаз. Один из известных в 80-х годах эстрадных “телепатов” определял это выражение как “смесь огонька любопытства с ощущением затравленности и неуверенности”. Этот феномен упоминается и в работах В. Райха. “Хорошо известно, — писал он, — что можно диагностировать наличие шизофрении, осторожно наблюдая за выражением глаз. Шизофренические личности имеют типичный мечтательно-отрешенный взгляд”. Телеаудиторией Кашпировского и Чумака были миллионы людей, жаждущих и ждущих опоры.
На психологические факультеты поступают часто юноши и девушки слабого типа, испытывающие трудности общения, неуверенность, а иногда и с явными психическими отклонениями. В психологическом знании они ждут спасения от своих трудностей, но часто только их увеличивают и находят опору в увлечении разного рода мистическими и оккультными идеями и школами, открывают сами мистические направления, а некоторые превращаются в эзотериков, экстрасенсов и даже магов.
Люди с “мечтательно отрешенным взглядом” кормят огромную армию современных целителей, магов, колдунов. Они же являются первыми читателями разного рода популярных руководств по практической психологии, магии и мистицизму. Но социально опаснее все же другая тенденция – индоктринация таких людей в секты и партии социально-экстремистского характера, которые особенно тонко отработали техники придания своим структурам образа группы-опоры и Идеи-опоры.
В постоянном стоянии онтологической неуверенности и беспокойства, поиске Идеи-опоры всегда находятся миллионы людей.

Магическая притягательность мистических Идей

Непонятное, неясное, темное обладает, как это не кажется странным, огромной притягательностью. Ю. Кнорозов отметил, что “неясность, многозначность описания действует как сильнейшее фасцинирующее средство”. Магия подобного рода сигналов-сообщений провоцирует механизмы суггестии, настраивает на готовность верить вариантам расшифровок непонятных или иносказательных смыслов. Поэтому с таким волнением и интересом воспринимается речь гадалок, предсказательниц, ясновидцев и колдунов. Как когда-то все племя с затаенным дыханием и волнением вслушивалось в гортанные выкрики и напевы шаманов, так в современном обществе люди с замиранием сердца внимают экстрасенсам и телегипнотизерам.
Любовь к непонятным речам шутов, юродивых, блаженных была многие века всенародной, а в их речи вслушивались, пытаясь понять тайный смысл, даже цари. Попытки расшифровать потаенный смысл их неясных, часто еще и косноязычных речений, становились видом социальной коммуникации. Искусство расшифровки зашифрованных пророчеств оракула в Древней Греции было всенародным. Расшифровка поведения, жестов, поз и фраз Василия Блаженного занимала умы всей Москвы. Блаженный, “скитаясь по улицам Москвы, задерживался у домов, “в них же живущий людие живут благоверно и праведно и пекутся о душях своих... и ту блаженный остановляяся, и собираше камение, и по углам того дома меташе, и бияше, и велик звук творяше”. Напротив, как заметили изумленные зрители, “егда же минуяше мимо некоего дому, в нем же пиянство и плясание и кощуны содевахуся, и прочия мерзъкая и скаредная дела творяху, тут святой остановляяся и тому дому углы целоваше и аки с некими беседоваше яже человеком непонятным разговором”. Значение этих загадочных для наблюдателя жестов, оказывается, вот в чем: в дома праведников и благочестивых постников бесовская сила проникнуть никак не может, “бесове внеуду онаго дому по углам вешаются, а внутрь впити не могут”, и юродивый, которому дано видеть утаенное от простых очей, их-то и побивает каменьями, “да не запинают стопы праведных”. В домах пьяниц, блудников, зернщиков и кощунников бесы ликуют и радуются, “аггели же божий хранители, приставленнии от святаго крещения на соблюдение души человечестей, в том дому во оскверненном быти не могут”. Этих-то ангелов, уныло плачущих вне дома, и лобызал Василий Блаженный, с ними он и беседовал “непонятным разговором” (330).
Вспоминается анекдот о студенте, поступившем в университет. После первого дня занятий родители спрашивают его, доволен ли он. “О, было интересно, и все так понятно”, – отвечает сын. На другой день на вопрос родителей отвечает: “Было еще интереснее, правда мы не все поняли”. А на третий день отвечает с горящими от волнения глазами: “Бесподобно! Никто ничего не понял, но было жутко интересно!”
Не представлялся ли язык природы с ее фасцинацией сигналов-Образов первобытному человеку таким “жутко интересным и непонятным” миром сигналов-Образов, который страстно хотелось расшифровать и понять его тайные смыслы? Не в этом ли оглушающем влиянии непонятного и заключена тяга людей к мистическому знанию, к вере, к надежде на чудо? Громадная литература и практика эзотерики, эзотерических теорий и обществ, насыщенных мистической символикой и толкованиями, кажется подтверждает это предположение.
Ганс Гербигер сочинил для фашистов мистическое обоснование величия арийской расы – теорию вечного льда, от которой Гитлер пришел в восторг. Но удивительно другое – не без воодушевления принял эту мистику рядовой немецкий обыватель! “Наши северные предки обрели силу в снегу и во льдах, – провозглашала популярная листовка Ведя (“Ведь” – “Вельтайсларе” - доктрина вечного льда), – вот почему вера в мировой лед – естественное наследство нордического человека. Австриец Гитлер выгнал еврейских политиков; другой австриец, Гербигер, выгонит еврейских ученых. Своей собственной жизнью фюрер показал, что дилетант выше профессионала. Потребовался другой дилетант, чтобы дать нам полное представление о Вселенной” (342). И дело было не только в том, что теория вечного льда вдалбливалась народу всеми способами, включая насилие: деловые люди, промышленники, прежде чем нанять служащего, заставляли его подписать заявление: “Клянусь, что верю в теорию вечного льда”, а Гербигер писал крупным инженерам: “Либо вы научитесь верить в меня, либо с вами будут обращаться как с врагами”. Мистика понравилась обывателю, он ее, что называется, заглотил вместе с крючком. Теория вечного льда объявляла немцев арийской расой и учила новоиспеченных арийцев, что “цыгане, негры и евреи – не люди в действительном смысле слова. Родившиеся после падения третьей луны в результате неожиданной мутации, как и в связи со злосчастными “перебоями” жизненной силы, в порядке наказания, эти “новые” создания (в особенности, евреи) подражают человеку и ревнуют его, но не принадлежат к его породе”, говорил Гирбигер. “Они так же далеки от нас, как породы животных от подлинной человеческой породы”, – так буквально сказал Гитлер ужаснувшемуся Раушнингу, обнаружившему внезапно у фюрера еще более безумное видение, чем у Розенберга и всех теоретиков расизма. “Это не значит, – уточнил Гитлер, – что я называю еврея животным. Евреи гораздо дальше от животного, чем мы”. Поэтому уничтожить еврея – вовсе не значит совершить преступление против человечества: евреи не являются частью человечества. “Это – существо, чуждое естественному порядку” (342). Фашизм и мистика прекрасно уживались, более того, составили удобный и фасцинативный симбиоз, помогавший зомбировать нацию.
Все люди чуточку мистики, у всех есть свои индивидуальные поверья и символы – своеобразный родной, семейный и личный мистический фетишизм, разного рода мистические истории, сны, вера в какие-нибудь особые камушки, сочетания цветов, амулетики, сочетания цифр. Фасцинация Мистической Тайны…

Идеи-провокации

Блоха не становится
домашним животным только
оттого, что живет в доме
Гиммлер

Посредством чарующей и шокирующей фасцинации можно свести с ума весь мир. Это в какой-то мере уже происходит и психологи все чаще говорят о “шизофренизации общественного сознания”. А то, что можно свести с ума целую нацию, доказано историей уже не раз. Информация на это не способна, это происходит с помощью фасцинации.
Под Идей-провокацией я имею в виду умышленный и специально спланированный запуск в массы ложной мотивации с целью достигнуть определенных мошеннических политических или финансовых целей: захвата и удержания власти, достижения более высокого социального и политического статуса, получения разного рода привилегий, извлечения сверхприбылей и т. п.
Идеи финансовых пирамид с их призывами несказанно обогатить и чарующей рекламой тому яркий пример. “У МММ нет проблем”. Леня Голубков и его крупногабаритная роскошная жена были обворожительны. Так хотелось на их добром простодушно-комичном фоне верить в 500 % и даже 1000 % годовых. Фасцинация легкого обогащения отшибает практический разум (так называемый “здравый смысл”, чаще невежественный, чем действительно практический) и провоцирует воображение на прекрасные картины грядущего благополучия и роскоши. Когда финансовые пирамиды рухнули, как это произошло в России, все ахнули от удивления – гипнозу поддались миллионы людей! Боги мои, даже Алла Пугачева! Их стенания, обращения к разуму и справедливости, а иногда даже самоубийства разорившихся до нитки стариков лишь дополнили картину разрушающего влияния фасцинативных Идей-провокаций. Разочарование, а точнее сказать, отрезвление наступает всегда, и оно ужасно по последствиям. Но это отрезвление пьяниц. После тяжелого похмелья они вновь идут к водочному магазину или пивной. Такова фасцинация чуда легкого счастья, будь то игла, водка или мерцающая в воображении пачка крупных купюр.
С. Дацюк метко назвал марксистскую идею провокацией: “Провокация Маркса – шанс равенства для нищих”.
Страшным историческим примером магического очарования и последовавшего за ним массового душевного расстройства является, конечно же, арийская Идея, внедренная идеологами фашизма в Италии и гитлеровской Германии фасцинативными по сути своей техниками: демонстрацией арийского могущества и превосходства, темно-философскими мистическими обоснованиями арийства германцев, оглушающими парадами с ритмикой и огнями, музыкой Вагнера, сопровождавшей речи Гитлера, эзотерическими фасцинативными символами ариев (свастика, приветствие “Хайль!” и др.). Это была чудовищная по цинизму провокация против сознания нации, которая, к великому сожалению, удалась.
Гитлер в “Майн кампф” написал: “Грехи против крови и расы являются самыми страшными грехами на этом свете. Нация, которая предается этим грехам, обречена на гибель”( 104, с. 249). Поэтому уничтожить еврея – вовсе не значит совершить преступление против человечества: евреи не являются частью человечества, это – существа, чуждые естественному порядку.
Геббельс, который был обязан евреям и своим образованием, и достаточно хорошим материальным положением в годы трудной молодости, тем не менее вторил Гитлеру, ослепнув в своей вере Идее расизма: “В нынешней исторической схватке каждый еврей является нашим врагом независимо от того, прозябает ли он в польском гетто, влачит ли существование в Берлине или Гамбурге или призывает к войне в Нью-Йорке. Разве евреи – тоже люди? Тогда то же самое можно сказать и о грабителях-убийцах, о растлителях детей, сутенерах. Евреи – паразитическая раса, произра-стающая, как гнилостная плесень, на культуре здоровых народов. Против нее существует только одно средство – отсечь ее и выбросить... Уместна только не знающая жалости холодная жестокость! То, что еврей еще живет среди нас, не служит доказательством, что он тоже относится к нам. Точно так же блоха не становится домашним животным только оттого, что живет в доме”.
В любой депрессивной социальной среде, в том числе и общенационального масштаба, легко приживаются и циркулируют, отравляя сознание, Идеи исключительности, превосходства и непонятой другими исторической миссии. По сути, это психопатологические настроения, призванные защитить от депрессивности и неуверенности. Слабые, ослабевшие, биологически неуверенные в себе люди тянутся к великим, сильным Идеям и Лидерам. Элементы мистицизма и сложности только усиливают эффект массовой фасцинации и суггестии. Таким способом слабые и особенно нищие духом люди обретают устойчивость, мнимую уверенность и значительность – ОПОРУ. Арийская Идея поднимала немцев, униженных поражением в войне и Версальским соглашением на уровень не понятого другими особого народа, который изначально, по расово-арийскому своему происхождению выше всех других народов, часть из которых и вообще недочеловеки, как евреи, цыгане и славяне. Простому, не защищенному образованностью немецкому обывателю (хотя и весьма образованных немцев среди нацистов и сочувствующих оказалось предостаточно!), мелкому буржуа, крестьянину и пресытившемуся коммунистическим социализмом рабочему сознавать себя арийцем было сладко и упоительно. Фасцинация Идеи гордого превосходства и исторической миссии отвоевания жизненного пространства у не заслуживающих его рас и наций действовала как опиум. Многие немцы после 1945 г. искренне признавались, что погрузились в некий одурманивающий сознание туман. Когда пелена спала с глаз, многим стало стыдно. Но часть нации так и ушла в мир иной с запущенным в их мозг геббельсовско-гиммлеровским дурманом социального умопомрачения.
Идея арийского превосходства оказалась столь остро фасцинативной по простой, в общем-то, причине. Человек как биологический вид носит в своей психофизиологической архитектуре неприятие “непохожих на него”. Эта биологическая по своей природе программа заложена во всех биологических видах, помогая близким видам и подвидам не смешиваться, легко распознавать “своих” и отвергать “чужих”. У человека эта программа приводит к тому, что мы, с одной стороны, “не хотим быть похожими на обезъян” и отвергаем учение Ч. Дарвина, легко и с готовностью принимая какую-либо “приятную во всех отношениях” теорию своего высокого происхождения, а с другой стороны, с той же готовностью и легкостью объясняем себе, что МЫ лучше, чем “всякие там ОНИ”, которые нелепо выглядят, не умеют держать вилку в руке, произносят смешно звуки речи и едят гадкую пищу (к примеру, свинину или лягушек), да еще и отвратительно пахнут.
Провокационный перевод энергии масс с помощью фасцинативной идеи-настроения возможен везде, где есть некое множество людей и блуждающее в умах социальное неудовольствие. Сублимативная по своей сути техника перевода заключается в провозглашении социального неудовольствия той или иной социальной группы Высокой Справедливостью и в приманке ее в виде заоблачных обещаний “исправить” допущенную несправедливость по известному принципу Геббельса: “Ложь должна быть грандиозной, чтобы ее приняли за правду”. Я знаю одного депутата Государственной думы России, который подобным приемом каждые выборы “социально программирует” десятки тысяч пенсионеров своего избирательного округа и они прилежно за него голосуют, несмотря даже на то, что почти на весь срок очередного депутатства (т. е. на 4 года) он о них попросту забывает. За полгода до дня выборов он раскручивает среди пожилых людей технологию “поглаживания”, сила воздействия которой опирается на психологический феномен удовольствия от демонстрируемой в отношении адресата заботы (Э. Берн), столь эффективную, что ее давно взяли на вооружение карточные шулера, вводящие своих жертв в состояние азарта тем, что дают им вначале выиграть. Так же действуют и все так называемые “лохотронщики”. Депутат, о котором я говорю, за полгода до дня выборов начинает активные встречи с избирателями, организуя с ними разного рода чаепития-посиделки, юбилеи с призами, грамотами, подарками, раздачу во дворах небольших продуктовых наборов “для поддержки в трудную минуту” и т. д. К этому добавляются ловко организованные пиар-акции “борьбы депутата за права и интересы народа” ( за освобождение детской площадки от несанкционированной автостоянки, за повышение пенсий, за экологическую чистоту района, за бесплатный проезд в общественном транспорте и т. д). Когда депутата упрекнули за этот выпирающий наружу цинизм, он запустил в своей газете (у него есть и такое пиар-средство, которое он также возобновляет за полгода до выборов) не менее циничный аргумент: “А кто еще подаст протягивающему ноги бедному пенсионеру? Я хоть немного, но помогаю в их обездоленном существовании: где чай с пирожным, где продуктовый набор с тушенкой и сахаром, а где небольшой праздник с частушками и танцами. Старикам негде повеселиться, вот я их и веселю”. И можно бы закрыть глаза и поверить в его искренность. Но вот ироничный рассказ знакомого профессора. Для заработка он предложил депутату поработать на него в молодежных общежитиях. Смету представил совсем небольшую. Депутат с явной насмешкой повертел смету, скомкал ее и бросил в корзину. Потом смачно выругался и добавил: “На кой мне ваша молодежь, она же не ходит голосовать. Я эти деньги со стопроцентной отдачей потрачу на моих любимых старушек. Они меня любят”. И он оказался прав – старушки его в очередной раз выбрали. А дайте такому депутату вместо избирательного округа с 400 тыс. избирателей всю Россию. Можно себе представить, что бы мы имели. Впрочем, применяемый им “пенсионерский охлопиар” стал в России уже широко распространенным азбучным пиар-приемом.

Фасцинация метафоры

К самому распространенному виду семантической фасцинации, лежащему в основе человеческого интеллектуально-смыслового общения, следует отнести метафору, понимаемую в самом широком смысле как яркое, образное иносказание, включающее многосмысленность и пробуждающее ассоциации.
Секрет фасцинативности метафоры (как и любого другого вида семантической фасцинации) состоит в ее дешифровке, причем дешифровку должен осуществить исключительно сам адресат, но никак не автор-адресант (со стороны автора или комментатора возможны лишь мягкие подсказки и намеки – не более того, так как попытка разъяснить метафору разрушает ее очарование). Как знать, какая дешифровка происходит в головах слушателей Михаила Жванецкого, услышавших его фразу “котлета отдельно, мухи отдельно”, но факт остается фактом: она никого не оставляет равнодушной, вызывает улыбку или хохот в зависимости от интеллектуально-эмоционального уровня и здесь-и-сейчас-состояния “дешифровщика”. Фасцинация как раз и заключается в неопределенности, расплывчатости смысла иносказания, которые и возбуждают мозг слушателя/читателя/зрителя на срочную активную дешифровку. Стресс от метафоры – это волнение понимания-расшифровки, опасность неудачи расшифровки. Удачная дешифровка вызывает радость, и это радость творчества, решения проблемы, восторг победы ума. Люди, лишенные чувства юмора, по-видимому, обделены этим свойством ума дешифровывать неопределенные смыслы и радоваться своей удаче ( 26; 106; 429).
Некоторые метафоры становятся метафорами-символами, средствами объединительно-коммуникативного поля общения всего человечества, превращаясь в общие, помогающие взаимопониманию образы-цитаты. “Каинова печать”, “стрелы Амура”, “поцелуй Иуды”, “тридцать сребренников” – общечеловеческие метафоры и останутся ими навеки, так как несут в своем содержании великие Образы, фиксирующие базовые аспекты человеческих отношений.
Метафоры живописи – это визуальные метафоры. Георгий Победоносец, повергающий дракона, Мадонна с младенцем, полная символизма “Герника” Пикассо.
Метафорой может стать жест. Так, до сих пор ходит легенда о снятом с ноги ботинке, которым Никита Хрущев якобы стучал по трибуне в ООН, хотя на самом деле он стучал кулаками по столу и ногами по полу.
Метафора высекает искру в монотонном или скучном повествовании (речи, диалоге, лекции и т. д.), мгновенно завладевая вниманием, пробуждая смысловые и, что еще важнее, образные ассоциации (уже сравнение кого-нибудь с животным, все равно – возвышенное это будет сравнение или обидное, предположим, “Ты как бык упрям!”, фасцинативно). На физиологическом же уровне “искра” означает включение в активность сразу и более обширного поля активных нейронов и, главное, – функционально взаимосвязанных структур, обеспечивающих сразу и смысловое понимание, и образное воображение, и сравнивание, и эмоции удивления и радости (или огорчения!), и творческий порыв к переводу собственного мышления-речи на столь же метафоричный ответ: в диалоге метафора провоцирует на ответную метафору. Общение становится живее, интереснее, эмоциональнее и, как следствие, более актуализованнее и глубже (правда, и регрессивнее в ситуациях обидных метафор по принципу “А сам-то ты кто!”). Именно поэтому поэтический язык, т. е. язык утонченных и оригинальных метафор в соединении с фасцинацией рифмы и ритма вечен и чарующе сладок для сознания.
Самым сильным импульсом к постижению психотерапевтических ресурсов метафоры послужили, по-видимому, работы З. Фрейда, показавшего метафоричность языка психических образов. А затем появились концепции К.-Г. Юнга и Э. Берна, раскрывших роль сказочных метафор в человеческой жизни и предложивших психотерапевтические технологии с использованием метафор. Великий психотерапевт М. Эриксон не только общался с пациентами с помощью метафор, сама метафора являлась для него неким смысловым полем, внутри которого он “работает, чтобы вызвать нужные изменения”. Таким образом, область применения метафор в плане психологического воздействия удивительно широка.
Метафора лежит в основе всех видов семантической фасцинации она является фасцинаторным стимулом ассоциативного мышления, усилий мышления по разгадыванию ребуса метафоры (63).

Красота и сила цитаты

Цитата – универсальное средство приобщения к культуре группы через культуру цитируемого общечеловеческого авторского и фольклорного разума.
С классических времен до наших дней интеллектуальная мода включала в себя искусство модной цитаты. Интеллектуальная мода обожает цитаты, она рассчитана на цитирование, она умирает без цитат. Цитаты обязаны быть яркими, легко воспроизводимыми, звучными и чуточку циничными, чтобы врезаться в ум и будить ассоциации. А. Войскунский пишет: “Эпоха Гэнроку (конец XVII – начало XVIII в.) – одна из самых славных в истории японского искусства. Так вот, известнейшая переводчица Вера Маркова отмечала: “В литературном стиле эпохи Гэнроку ценилось “искусство цитаты”. Ткань произведения, будь то роман, пьеса или даже лирические стихи, словно золотой нитью прошивалась цитатами из знаменитых классиков без упоминания имени автора. Это не было литературной кражей. Читатель испытывал радость узнавания знакомых образов” (86, с.124).
В научных текстах наряду с неизбежным и необходимым цитированием первоисточников и параллельных взглядов достаточно широко распространена и мода, игра в цитирование, солью которой является эксплицировать какую-нибудь давно забытую или редкостную книгу и автора и тем самым продемонстрировать свою “ученость” и “основательность”. Очень часто такая цитата малого стоит, но выглядит в тексте эффектно…
Пословицы и поговорки представляют собой базис цитирования, связывающий людей в семантически-речевую культуру. К ним добавляется еще один замечательный культурный слой всеобщего цитирования – знаменитые афоризмы и цитаты из всенародно известных художественных и мемуарных источников, особенно юмористических. Чем больше в речи пословиц, поговорок, афоризмов, тем она богаче и фасцинативнее.
Искусство цитирования в интеллектуально-элитных кругах общества всегда высоко ценилось и могло стать обязательным требованием общения и письменных текстов. Так, Н. Бекус-Гончарова подчеркивает, что в Средневековье “знание оказывалось мозаикой цитат – “цветов”, – именовавшихся в XII в. сентенциями”. Отсылка к прошлому – традициям и авторитетам – служила путем в современность. Главным способом обращения с этим прошлым вновь оказывалась интерпретация и комментирование, которым было необходимо долго и добросовестно учиться”.
Цитата сродни метафоре: чаще всего цитируют меткие метафоры, метафоры часто опираются на скрытое цитирование.

Фасцинация парадокса

Близка, а часто неотделима от метафоричности семантическая фасцинация парадокса. Парадокс в речевом общении (от греч. paradoxos – неожиданный, странный) – это неожиданное, непривычное, расходящееся с традицией утверждение, рассуждение или вывод. Остроумные парадоксы-афоризмы Оскара Уайльда в буквальном смысле заворожили в свое время Европу. Как и афоризмы-парадоксы Паскаля, Ларошфуко, Бернарда Шоу, они принадлежат вечности благодаря своей абсолютной фасцинации: их точность сопряжена с обольщающей воображение недосказанностью. “Эгоизм – это не значит жить так, как хочешь, это требование к другим жить так, как вы этого хотите” – говорит О. Уайльд, открывая простор для иронии и ассоциаций, домысливания и поиска подтверждений.
Я провел эксперимент: предъявлял самым разным людям, не знающим афористическое творчество Уайльда, его афоризм “Когда на руках выигрышные карты, следует играть честно”, но без слова “честно”, предлагая дописать фразу. Из более чем ста испытуемых слово “честно” вписали только три человека. Но все увлеченно “трудились”, пытались разгадать точность фразы, а когда слышали уайльдовский финал парадокса, реагировали на него радостно. В самом деле, очарование заключено в парадоксальном “честно”! Все испытуемые заметно волновались, разгадывая этот парадокс.
Вот другие примеры великолепных фраз-парадоксов: “Самый быстрый способ закончить войну – это потерпеть поражение” (Джордж Оруэлл), “Репутация державы точнее всего определяется той суммой, какую она способна взять в долг”, “По миру распространяется огромное число лживых историй, и хуже всего то, что добрая половина из них – правда” (Уинстон Черчилль).
Человек, умеющий парадоксально мыслить и говорить парадоксами, – всегда фасцинативен. Общения с ним ищут и ждут, чтобы насладиться фасцинацией парадокса. Замечательный пример этому - Михаил Жванецкий.

Притчи, загадки

Аристотель определил загадку как “хорошо составленную метафору”. Разгадка в загадке немедленно вызывает образное представление не названного прямо предмета, и это оставляет глубокое эмоциональное впечатление.
Гуджиев приводил такой пример загадки-притчи: “Интересно отметить, что среди множества пословиц, загадок и притч, существующих у азиатских племен, есть одна загадка, в которой фигурируют волк и коза... Перед нами ставится задача: как перевезти через реку волка, козу и капусту если в лодку можно посадить только одного “пассажира”, и при этом необходимо учитывать, что волка не следует оставлять “в обществе” козы, а козу “в обществе” капусты, иначе последствия будут плачевными. Чтобы найти правильное решение этой задачи, одной сообразительности мало, необходимо также быть деятельным человеком, ведь придется лишний раз пересечь реку”. Если читатель не знает отгадки, пусть попробует отгадать, и он сам не заметит, как его увлечет процесс перебора вариантов, возможно и надолго. Он окажется во власти фасцинации загадочного неразгаданного смысла.
М. Эриксон приводил такой пример-притчу: индейцы Тарахумара с юго-запада Чихуаха могут пробежать сотню миль - при этом у них не повышается давление и не меняется пульс. Один предприниматель взял несколько таких бегунов на сотню миль в Амстердам, на Олимпийские игры 1928 г. Они даже не заняли никакого места. И все потому, что они считали, что двадцать пять миль – это не расстояние, а состояние, когда вы начинаете разогреваться. Никто не объяснил им, что нужно пробежать именно расстояние в двадцать пять миль. Я иногда вспоминаю эту историю, когда сталкиваюсь с трудной задачей, когда пишу, когда мастерю что-нибудь по дому, когда трудности ставят меня в тупик или когда я самым натуральным образом задыхаюсь от тряски в пути. Тогда ко мне на ум приходит фраза: “Сейчас я только начинаю разогреваться”. Обычно после этого во мне появляются новые силы (530).
Притчи – один из лучших философско-фасцинативных приемов воздействия на размышления о смысле бытия.

Комплимент и лесть

Можно защититься от нападения,
но от похвалы защиты нет
З. Фрейд

Похвала как изощренный вид “поглаживания” подобно тактильной ласке мгновенно и волнующе бьет по “центру удовольствия”. Женщины-обольстительницы виртуозно владеют этим безотказным оружием смущения мужского сознания с его нарциссическими наклонностями величия. Защиты и в самом деле нет, поскольку включаются древние, безусловные структуры мозга. Льстецы это чувствуют и потому неистребимы: через посредство похвалы-лести они добиваются собственных целей преуспеяния, которых другими способами достигнуть не могут из-за своей интеллектуальной и профессиональной примитивности или обстоятельств ущербной для них социальной иерархии.
Быть может, самым распространенным в человеческом общении видом семантической фасцинации является комплимент. Как утонченная похвала, комплимент, требует искусства. Но даже и грубоватый, если только не пошлый, вызывает радость, причем неподконтрольно, безотчетно – такова фасцинирующая сила любой похвалы, а тем более одетой в наряд утонченности и эстетической ассоциативной изощренности.
Комплимент, похвала – это также и лесть. Мастера комплимента и лести – это лирические поэты человеческого общения. Красивый изящный комплимент – это неожиданный и метафорический комплимент.
Комплимент оглушает, отключая критику, и завораживает, включая радость восхищения собой. Не будь у комплимента этого оглушающего свойства, не было бы и искусства комплимента – ведь главное его назначение служить средством обольщения и “поглаживания”, в которых так нуждаются все люди, даже притворяющиеся, что не любят комплиментов.
Ж. Ренар советовал: “Не говорите женщине, что она прелестна, скажите ей, что другой такой женщины в мире нет, и вам откроются все двери”.

Юмор

Муж говорит жене:
“Если один из нас
умрет, то я уеду в Париж”.

Самое простое и очевидное определение юмора – это все то, что смешит и веселит и этим радует. Примитивно-прямолинейный “лошадиный” юмор – тоже вызывает смех, а это главный показатель действия юмора на психофизиологическом уровне. Это юмор коммунитас – простецкие сигналы общей радости. Тотальное понимание примитива гениально использовал Ч. Чаплин: пинки и оплеухи, подножки, проваливание в открытые люки, мороженое в декольте дам, – этот каскад карнавального юмора взрывал кинозалы хохотом.
Как подтвердили эксперименты с использованием магнитно-резонансного томографа, при предъявлении испытуемым карикатур или смешных рисунков регистрируется возбуждение центра удовольствия и других мозговых структур, ответственных за положительные эмоции.
Юмор сублимирует агрессивность в забаву, в смех. Даже грубый юмор лучше любой агрессивности, как глупый анекдот лучше неуместной заумной говорильни. Л. Толстой в “Войне и мире” дал развернутую картину ситуации, когда и зачем рассказывают анекдоты. В самом начале романа, в салоне у Анны Павловны Шерер, описывается эпизод, когда Пьер Безухов и Андрей Волконский своими не в меру умными и оттого бестактными разговорами чуть было не сорвали “веретена” светской беседы, и тогда выскочил, как бы мы сейчас сказали, “придурок” молодой князь Ипполит Курагин и со словами “А кстати...” начал совершенно некстати рассказывать глупый анекдот про даму, которая вместо лакея поставила на запятках кареты горничную высокого роста, и как из-за сильного ветра волосы у нее растрепались “и весь свет узнал...”. Этот действительно очень глупый анекдот, тем не менее, выполнил свою функцию разрядки напряженности в разговоре; все были благодарны шуту князю Ипполиту, как, вероятно, бывали благодарны в Средние века придворные, сказавшие что-то некстати, шутам, которые дерзкой или абсурдной шуткой сглаживали возникшую неловкость.
В женских объявлениях о знакомствах часто встречается приписка “ч/ю”, т. е. желательно, чтобы предлагающий себя мужчина обладал чувством юмора. Женщины ценят в мужчинах юмор по двум основаниям: а) юмор свидетельствует об уме и гибкости интеллекта, выводит из состояния скуки, в котором женской психике совершенно невозможно долго находиться. Угрюмые мужчины навевают тоску и скуку и женщине не нужны; б) возможно, самое главное – ироничный веселый мужчина неагрессивен, а это для физически слабого пола очень важно во всех смыслах..
З. Фрейд считал, что остроумие и юмор – уникальные проявления человеческой психики, а шутка – эффективное средство лечения. Иногда он рассказывал для веселья такую шутку: “Как приготовить куропатку? Ответ: сначала закопайте ее в землю. Через неделю достаньте из земли. – А что потом? – Потом выбросьте”.
А вот более утонченный пример юмора, приводимый Фрейдом: “В одном американском анекдоте говорится: “Двум не слишком щепетильным дельцам удалось благодаря ряду весьма рискованных предприятий сколотить большое состояние и после этого направить свои усилия на проникновение в высшее общество. Кроме всего прочего, им показалось целесообразным заказать свои портреты самому известному и дорогому художнику города. [...] На большом рауте были впервые показаны эти картины. Хозяева дома подвели наиболее влиятельного критика к стене, на которой оба портрета были повешены рядом, в надежде выудить восторженную оценку. Тот долго рассматривал портреты, потом покачал головой, словно ему чего-то недоставало, и лишь спросил, указывая на свободное пространство между двумя портретами: “And where is the Savior?” (А где же Спаситель?) Вопрос позволяет нам догадаться, что вид двух портретов напомнил критику такой же знакомый ему и нам вид, на котором был, однако, изображен недостающий здесь элемент – образ Спасителя посредине двух других портретов. Существует один-единственный вариант: Христос, висящий между двумя разбойниками. На недостающее и обращает внимание острота. Оно может заключаться только в том, что повешенные в салоне портреты – это портреты преступников. Критик хотел и не мог сказать следующее: “Вы – два мерзавца, в этом я уверен”. Этот любимый Фрейдом анекдот вполне актуален для современной России с ее множеством новых портретов…
А вот и совсем тонкий юмор, примененный для осмеяния инквизиции маркизом Энрико де Вильена Арагонским в XV инквизиторском веке. Он придумал и издал книгу “Искусство резать”. Поскольку рассказы об Энрико Арагонском помещают, как правило, в историю испанской инквизиции, то уместно вспомнить, что именно в Арагоне судебные трибуналы приговаривали людей к казням, среди которых выделялась казнь путем разрезания тела на куски. Причем тело могло быть как живым, так и мертвым. Но для подобных казней нужны профессиональные палачи. Разрезать тело не так-то просто. Это хирургическая операция. Нужны определенные знания анатомии. В Древнем Китае для подобных казней разрезания тела на тысячу кусочков был разработан целый арсенал специальных инструментов для каждой части тела. Не содержала ли книга маркиза Энрико Арагонского, в ее первоначальном виде, руководство для палачей инквизиции – как грамотно и быстро расчленить человеческое тело? В тонком юмористическом ключе. Надо полагать, палачей готовили в специальных школах, где преподавали и основы медицины, хирургии. Книга Энрико де Вильена могла быть одним из учебников для подобных школ. Конечно, автор мог включить в качестве приложения и рекомендации, как резать фрукты. Для отвода глаз, как дымовую завесу. Энрико де Вильена явно наносил удар по инквизиции, за что она его невзлюбила, и книги его после смерти были по настоянию церкви сожжены.
Юмор всегда суперфасцинативен и людей с юмором любят, а профессиональные юмористы становятся любимцами публики и нелюбимцами власть предержащих, поскольку всегда их довольно больно задевают. Афасцинативных же людей отличает такое непривлекательное качество как отсутствие чувства юмора, юмористическая глухота, как правило соединенная в них и с фасцинаторной глухотой. Не случайно все-таки женщины, как существа более тонкие к фасцинации общения, просят мужчин быть с ч/ю…

Дезфасцинация

По аналогии с дезинформацией можно говорить, как мне кажется, и о дезфасцинации – обманной фасцинации, достижением живым существом тех или иных актуальных для себя целей обманно-чарующим воздействием. Так, во все века невзрачные женщины пускали в ход разного рода фасцинирующие средства и приемы: “подкладки-накладки”, особые сексуально-возбуждающие ароматические средства, румяна и пр., превращаясь в “мечту для мужчины”.
Я уже цитировал Р. Докинза, но повторю его мысль еще раз в несколько ином аспекте: “… большая часть используемых животными сигналов лучше считать не информативными и не вводящими в заблуждение, но манипулятивными”. Термин, предложенный Р. Докинзом, представляется мне не совсем точным в рассматриваемом контексте. Манипулирование достигается и средствами информации, принимающей форму дезинформации. На мой взгляд, “обманное очарование” и мимикрию точнее было бы назвать дезфасцинацией.
В категорию дезфасцинации попадает прежде всего “чарующая” мимикрия. Так, некоторые насекомоядные растения используют для “чарующего обмана” такую фасцинацию, как яркая, привлекающая визуальное внимание насекомых окраска и “чарующие” запахи, вызывающие у насекомых удовольствие. Есть яркие цветы, продуцирующие запах гнилого мяса, на который слетаются мухи и откладывают внутри цветка свои яйца, служащие пищей для “коварного” цветка-обольстителя.
Но не всякая мимикрия дезфасцинативна. Широко используемая многими растениями, рыбами, птицами, насекомыми, рептилиями мимикрия в виде маскировки совершенно лишена даже намека на фасцинацию – обман заключается в “исчезновении с глаз”, растворении в среде. Это есть способ дезинформации, игра в отсутствие информации: живое существо мимикрирует под “невидимку” и тем самым как бы уничтожает информацию о себе – оно на самом деле здесь, но для всех своих недругов и жертв его нет.
Совсем иное дело, когда живое существо становится ярким, сверкающим всеми цветами радуги, праздничным и привлекающим всеобщее внимание. Оно всем своим видом “говорит”: “попробуй, но запомни – это будет первый и последний раз в твоей жизни”. Так действуют многие ядовитые бабочки яркой раскраски и все божьи коровки.
Другой вид дезфасцинации – это мимикрия слабых видов под хищных или ядовитых. Многие неядовитые, вполне съедобные для птиц бабочки “рядятся” в одежды своих ярких ядовитых соседок и этим фасцинативным театром спасают свои жизни. Р. Докинз: “Вполне возможно, что все коммуникации между животными с самого начала содержат в себе элемент обмана, ибо любые взаимодействия между животными всегда сопряжены с некоторым столкновением интересов”. Закон актуального демонстрирования тела и внешнего облика полностью совпадает в этом с идеей Р. Докинза: все живое занято не только демонстрированием в актуальных ситуациях своих истинных качеств, но еще и “притворством”, “пусканием пыли в глаза”, разыгрыванием ложных спектаклей-дезфасцинаций, как чайка, которая притворяется раненой и волочит якобы подбитое крыло по земле, чтобы увести от своего гнезда лисицу.
Совершенно уникальны в живой природе формы групповой мимикрии. Так, морские сомики, которые всегда плавают стайками, при виде приближающейся акулы мгновено группируются так, что создают образ морского ежа, для акулы не только несъедобного, но и опасного. Акула проплывает мимо или даже быстро уплывает прочь от испуга. Сомики распадаются и вновь образуют стайку. Пример подобной дезфасцинации поразителен, так как мимикрию проделавает не отдельная особь, а целая стая, да еще со столь высокой быстротой и точностью, что остается тайной, каким способом сомики владеют пространственным образом ежа и создают его.
В человеческом обществе дезфасцинация применяется наряду с дезинформацией (ложными и провокаторскими информационными сообщениями) и выступает чаще всего в форме семантической дезфасцинации. Дезинформация и дезфасцинация образуют сигнально-коммуникативный симбиоз, обрушиваемый людьми и человеческими сообществами друг на друга в эффектном обманном устремлении. Так ведет себя недобросовестный рекламодатель, включающий в красочную рекламу яркие фасцинативные средства (например, знаменитых, любимых всеми актеров театра и кино, певцов, ученых) и лживую информацию о якобы великолепных товарах и их свойствах, которыми они на самом деле не обладают. Некоторые образцы в общем-то безобидны, настолько на поверхности лежит неправда и выглядит она в соединении с фасцинативной картинкой скорее иронией, чем злонамеренной дезинформацией. Всякому понятно, что за десять дней невозможно укрепить волосы на голове в три раза. Но выглядит реклама столь эффектно, что не устоишь и попробуешь. Особенно если волосы полезли.
Такова же природа так называемых “пиар-мифов” о кандидатах на выборные должности, ведущих недобросовестную избирательную кампанию: вор и мошенник вдруг превращается приемами дезфасцинации в ангела, не избрать которого было бы со стороны избирателей чуть ли не преступлением.
Стремление множества людей выглядеть лучше, чем они являются на самом деле, есть не что иное, как естественная, вытекающая из действия закона актуального демонстрирования, дезфасцинация, давно известная людям как феномен “по одежке встречают” и “казаться”. К этому же ряду коммуникативной семиотики следует отнести такие явления, как франтизм, дендизм (24; 248; 267) и снобизм.
Все приемы профессиональных мошенников и шулеров суперфасцинативны, но используются они исключительно как дезфасцинация. Прежде всего это приемы “вызывания полного доверия” у жертвы (у “лоха”, на языке мошенников): мягкая улыбка, доверительный взгляд, тактильные прикосновения-“поглаживания”, ряжение под “уважаемого” или “солидного, серьезного” человека (форма офицера, ордена, удостоверения и дипломы и т. п.), вызывающая симпатию голосовая модуляция и т. д.
К дефасцинации можно отнести и манипулирование сексуально-возбуждающими приемами в ситуациях обманного сексуального обольщения.
А вот дезфасцинация в игре: дружеская пирушка, на человека с угрожающим видом направляют пистолет. Испуг. Весельчак нажимает на курок – раскрывается... зажигалка. Хохот. Пистолет-обманка как прием дезфасцинации столь эффективен, что с его помощью... грабили банки, а не только пугливых обывателей. Это вошло в сюжеты многих фильмов.

Сенсация и семантическая дезфасцинация

Еще одним весьма распространенным и вечным видом семантической фасцинации является сенсация, неожиданное, часто ошеломляющее сообщение о чем-либо, все равно правдивое или ложное. Пример правдивой сенсации – всколыхнувшее всю планету сообщение о полете Юрия Гагарина в космос.
Принцип редакторов газет, радио и телевидения “Сенсация, сенсация и еще раз сенсация!” с точки зрения привлечения внимания и интереса вполне оправдан – сенсация повышает рейтинг, так как экстремальная часть человеческой психики жаждет известий ошеломляющих, разрывающих скуку обыденности. “Если сенсации нет, придумайте ее” давно стало журналистским принципом. Так рождаются псевдосенсации.
Хрестоматийный пример сенсационной семантической фасцинации – “феномен 30 октября 1938 г.”, когда радиоинсценировка “Борьбы миров” Г. Уэллса внезапно вызвала в США массовую панику, охватившую свыше миллиона человек. Радиослушатели приняли инсценировку за сенсационное сообщение о реальном вторжении на Землю марсиан.
С. Эйзенштейн описал прием производства псевдосенсации с целью увеличения тиража газет, имевшей вполне реальные исторические последствия. Он описывает способ, каким воспользовался в начале своей карьеры известнейший впоследствии жерналист и газетный магнат Рандольф Хэрст: “Эта история… начинается с двух пресловутых телеграмм.
Репортер Хэрста -- Ремингтон – отправлен на Кубу вместе с другими ловкачами из клики Хэрста. Цель их деятельности – разворошить сенсационные данные о возможных политических скандалах и международных столкновениях.
Ремингтон скучает. Ему хочется домой.
Он телеграфирует “боссу”: “Все спокойно. Нет никаких волнений. Войны не будет. Я бы хотел вернуться. Ремингтон”.
“Босс” отвечает коротко, внушительно и определенно:
“Ремингтону. Гавана. Прошу остаться. Позаботьтесь об иллюстрациях, я позабочусь о войне (выделено мной. – В. С.). У. Р. Хэрст”.
Сторонники Хэрста всячески стараются убедить всех и вся, что телеграммы эти апокрифические, но они в двух строчках так точно излагают суть его усилий и устремлений, что, подобно многим апокрифам, которые знает история, они более правдивы в качестве “человеческих” документов, чем многие и многие исторические документы.
Дальше следует потрясающая фантасмагория роли Хэрста в кубинской войне и грандиозный рост королевства прессы этого некоронованного короля печати” (522, т. 3, с. 346).
Это почти один к одному повторяет сюжет известного фильма “Хвост виляет собакой” (в России он шел под названием “Плутовство”), в котором для спасения репутации президента пиарщики Белого Дома сконструировали псевдовойну с Албанией.
В современной журналистике широко используется прием создания видимости сенсационности для того, чтобы привлечь внимание и расширить аудиторию воздействия распространяемой информации. Сведения и сообщения, на которые акцентирует внимание аудитории средство массовой коммуникации, превращаются манипулятором в сенсационные путем выделения ее с помощь интонации, мимики, жестикуляции, внешнего антуража, других невербальных компонентов общения и паралингвистических средств. Создается ощущение необычайной важности передаваемого сообщения.
При этом эксплуатируются базовые потребности человека, и в первую очередь врожденная потребность в безопасности. Сообщения о катастрофах, террористических актах, убийствах и насилии переносятся в разряд первостепенной важности. Так, один из руководителей ТВ в интервью, отвечая на вопрос о причинах обилия негативных и трагических материалов на телевидении, без тени смущения отметил: “Если самолет взлетел и сел – это не событие, событием становится то, если он не приземлился”. Увы, такова психология современной журналистики: если самолеты все время приземляются, то почему бы не придумать и не показать... катастрофу? Описанный Эйзенштейном трюк У. Р. Хэрста и фильм “Хвост виляет собакой” показывают, как это делается. Такая журналистика в конце концов извращает личность журналиста до шизоидности и виртуальности, в которой находят свое место и подтасовки, и подставки, и откровенные предательства. Предположим, журналист в приватном разговоре с приятелем узнает от него некую тайную и сенсационную информацию. Он тут же выплескивает ее на своем информационном сайте или в газете. То, что он при этом предает приятеля и становится негодяем, его мало волнует. Так извращенно понимаемая сенсационность, погоня за сенсационностью превращает журналиста в жуликовато-циничное существо.
Эксплуатация вауэризма, любопытства и тяги к разгадке скандальных тайн, т. е. феноменов экстремальной фасцинации – потому и притягательной, что она экстремальна! – будит острые волнения и будоражит воображение. Поэтому средства массовой коммуникации буквально гоняются за тайнами личной жизни политиков, бизнесменов, актеров, актрис, шоуменов, певцов и певиц, выуживая малейший повод для создания скандальной псевдосенсации.
Дезинформация и дезфасцинация формируют психологию недоверия и неверия.

Книгу «ФАСЦИНОЛОГИЯ» можно бесплатно скачать http://www.koob.ru/sokovnin/ Контакт с автором: vmmss@mail.ru

См. также:

• Что такое фасцинация
• Классическая физика началась с яблока Ньютона, фасцинология – с салюта
• Закон всемирного биосоциального притяжения
• Фасцинология - лженаука?
• Ю. Кнорозов о фасцинации
• Фасцинация: тайны очаровывания и устрашения
• Семантическая фасцинация в мире человеческого общения
• О тихих и громких баталиях вокруг определения фасцинации
• Фасцинация и информация
• Философия фасцинации
• Массовая фасцинация
• Мочить в сортире - это субфасцинация
• Массовая субфасцинация Адольфа Гитлера
• Общение под знаком фасцинации
• Общение интердиктивное и фасциногенное
• Интердиктивное общение в быту, религии, терроризме
• О преподавании фасцинологии в университетах и колледжах
• Стиль эксгиби убийственно опасен
• Вклад академика Льва Ландау в фасцинологию (к 100-летию рождения великого физика)
• Фасцинация - это власть
• Хочу стать фасцинологом
• Фасцинация Дьявола
• Библиотека фасцинолога
• Фасцинация гламура