Всем всё о фасцинации и общении >>> здесь

Новости фасцинологии

ПРЕДИСЛОВЕ ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

В публикациях о феномене фасцинации явно прослеживаются пять временных периодов.
Первый (1961-63 гг ) – опубликование не самих текстов первооткрывателя феномена фасцинации Ю. Кнорозова, а двух кратких пересказов его концепции (ими открывается настоящий сборник)
После этого образовался вакуум, будто фасцинации и не было вовсе - в том ее понимании, которое было предложено Ю. Кнорозовым.
Второй период – начало 70-х годов прошлого столетия.
В нескольких научных работах появились краткие ссылки на категорию фасцинации и ее автора (в частности, в монографии А. Брудного «Семантика языка и психология человека», изданной в 1973 году).
И в 1973 году сам Ю. Кнорозов наконец в печатном виде высказался о своей концепции, опубликовав фундаментальную по значению статью «К вопросу о классификации сигнализации», в которой изложил свое понимание сигнализации и фасцинации. Увы, статья была опубликована в сборнике научных работ, посвященном проблемам африканистики, и как бы ушла в библиотечную кладовую, в которой ее находили только дотошные специалисты. И можно солидаризоваться с мнением Ю. Лотмана, высказанном им в «Статьях по семиотике и топологии культуры» (с. 81), что теория фасцинации Ю.Кнорозова, имеющая фундаментальное значение, к сожалению малоизвестна. Сам Ю. Лотман узнал о ней из уст автора, когда Ю. Кнорозов в 1972 году читал лекции в Тартуском университете.
Действительно, после статьи 1973 года Ю.Кнорозов о фасцинации ничего, кажется, не опубликовал, хотя беседы и обсуждения о теории фасцинации вел со специалистами, в частности с Ю. Шрейдером. В 1974 г . Ю. Шрейдер в брошюре «Логика знаковых систем (элементы семиотики) выделил несколько страниц феномену фасцинации.
И образовалась следующая полоса молчания.
Третий период – 1982-90 гг.
В 1982 году фасцинации и Ю. Кнорозову посвятил 20 ярких страниц в своей популярной книге о секретах человеческого общения А. Войскунский (А. Войскунский. Я говорю, мы говорим… Изд-во «Знание». 1982) В 1990 г . он выпустил 2-е издание этой интереснейшей книги.
В 1990 году было внесено в словарь «Психология» (2-е издание) под ред. А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского определение фасцинации, автором которого является А. Брудный. Это определение стало можно сказать каноническим, оно гуляет из работы в работу, по форумам в Интернете, по многочисленным психологическим и иным словарям. Насколько это определение существенно неточно, насколько оно искажает то, что вкладывал в понимание фасцинации Ю. Кнорозов, я попытался показать в своих работах (их можно скачать из Koob.ru. http://www.koob.ru/sokovnin/ ).
Четвертый период - 1997 год.
Теперь затянувшееся молчание было прервано Н.Л. Мусхелишвили и Ю. Шрейдером. Одну за другой в 1997 году они опубликовали две статьи, в которых не только изложили суть концепции Ю. Кнорозова, но сделали шаг ее существенного развития (обе статьи в полном варианте представлены в настоящем сборнике). Статьи вышли в научно-техническом сборнике «Научно-техническая информация» и оказались как бы отодвинутыми от внимания широкого круга гуманитариев.
Следует назвать также очень интересную главу «Коммерческий слоган» в книге М. Арапова «Риторика», посвященную фасцинации как важному способу создания эффективных слоганов в рекламе, которую автор выложил в Интернет и она стала широко доступной и очень популярной, замечательно выполняя свою просветительскую роль.
Пятый период – начиная с 2002 года и, кажется, уже перманентно.
В 2002 году вышел в свет журнал «Фасцинология» с моей статьей «Фасцинология как наука». Внимание к фасцинации начало разрастаться, чему в немалой степени помог и созданный мною сайт fascinology . narod . ru .
Создание науки фасцинологии стало, как я это себе представляю, закономерным шагом в развитии идей, заложенных Ю. Кнорозовым. Сам он рассматривал фасцинацию как сигнально-коммуникативный феномен (хотя постоянно выходил за рамки такой интерпретации!). Зауженность такого понимания увидели Н.Л. Мусхелишвили и Ю. Шрейдер и расширили категориальность фасцинации. Оставалось сделать еще один шаг, но безвременная кончина Ю. Шрейдера в 1998 году остановила процесс развития. В 1999 году скончался Ю. Кнорозов.
В изданных мной книгах фасцинация рассматривается как фундаментальный феномен бытия всего живого, включая, само собой разумеется, и наиважнейший коммуникативный аспект.
Интерес к фасцинологии разрастается. Появляются уже и диссертации.
Составляя этот сборник, я счел необходимым представить в нем все, что было издано о фасцинации с момента ее презентации как феномена особого рода и значения в 1961 году Ю. Кнорозовым, чтобы читатель увидел и историю развития проблемы, и те шаги, по которым создавалась теория фасцинации и наука фасцинология. Хочется надеяться, что этот сборник сыграет позитивную роль в распространении фасцинологического знания .

© В. Соковнин

Оглавление

Ю. Кнорозов. Об изучении фасцинации. …………………………………….……...................................................................... 4
Собеседование по теории сигнализации с Ю. В. Кнорозовым ……………….............................................................… 4
Ю. Кнорозов. К вопросу о класси­фикации сигнализации ……………….................................................................... 8
А. Войскунский. Я говорю, мы говорим… ……………………………….........................................................................……. 18
М. Арапов Глава «Коммерческий слоган»  из книги автора «Современная риторика» …...……...………………………...… 28
см.: http://www.triz-ri.ru/themes/school/school10.asp
Н. Л. Мусхелишвили, Ю. А. Шрейдер. Автокоммуникация как необходимый компонент коммуникации ...…………... 35
см.:  http://www.viniti.ru/cgi-bin/nti/nti.pl?action=show&year=2_1997&issue=5&page=1
Н. Л. Мусхелишвили, Ю. А. Шрейдер. Информация и фасцинация в прямой и непрямой коммуникации .......……... 53
см. : http://www.viniti.ru/cgi-bin/nti/nti.pl?action=show&year=2_1997&issue=8&page=1
Из книги В. Соковнин. ФАСЦИНОЛОГ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЧТО ТАКОЕ ФАСЦИНАЦИЯ? ………..................................... 65
см.: http :// www . koob . ru / sokovnin /

Примечание: все помещенные в сборнике тексты публикуются в образовательных целях

Ю. Кнорозов. Об изучении фасцинации
(краткое изложение доклада - Вопросы языкознания. 1962, № 1, с. 163)

Осенью 1961 г., а именно с 23 по 27 сентября, в городе Горьком, под эгидой Горьковского госуниверситета им. Лобачевского и Горьковского Дома учёных происходило организованное Историко-филологическим факультетом названного университета и Группой прикладной лингвистики и машинного перевода Горьковского физико-технического института «Научное совещание, посвящённое применению математических методов в изучении языка художественных произведений». Пятое заседание открылось докладом Ю. В. Кнорозова (Ленинград) на тему «Об изучении фасцинации».

Под фасцинацией докладчик понимает такое действие сигнала, при котором ранее принятая информация полностью или частично стирается. В частности, таким фасцинирующим воздействием обладает ритм. Как известно, мозг вырабатывает антирезонансную защиту, поэтому интересно проследить, по каким линиям идет преодоление этой антирезонансной защиты. Докладчик обсудил следующие возможности:
а) действуют три ряда раздражителей, например равномерное повторение ударных и безударных слогов, повторение рифм, повторение строфических форм;
б) поэт сознательно отходит от заданной метрической схемы; в) применяются замедления и ускорения. Далее докладчик обращается к историческому развитию фасцинации, намечая следующие этапы: 1) раздельная подача фасцинирующих и информирующих сигналов; 2) повторение фасцинации в каждом сигнале; 3) единицы фасцинирующего ряда не совпадают с единицами сигнального ряда. Эту мысль докладчик иллюстрировал на примере развития инструментальной музыки, пения и поэзии из первобытного синкретизма. В конце доклада Ю. В. Кнорозов остановился на том, что он называет «семантической фасцинацией». Он считает, что неясность, многозначность описания действует как сильнейшее фасцинирующее средство. Искусство собственно и начинается с семантической фасцинации, с того момента, когда человек сделал великое открытие возможности выдумки. В качестве средства семантической фасцинации выступают выдуманные события и мнимые личности.

Собеседование по теории сигнализации с Ю. В. Кнорозовым

28 и 31 января 1961 г. на расширенном заседании сектора структурной типологии славянских языков Института славяноведения АН СССР состоялось собеседование по общей теории сигнализации, предложенной Ю. В. Кнорозовым на Конференции по обработке информации, машинному переводу и автоматическому чтению текста. В ходе беседы Ю. В. Кнорозов уточнил, развил и дополнил ряд положений своего доклада. В беседе приняли активное участие представители ИТМ и ВТ АН СССР - Вяч. Вс. Иванов, КГУ им. Шевченко - Л. А. Калужнин, Института языкознания АН СССР - А. А. Реформатский и др.
Ниже приводится краткое изложение беседы с Ю. В. Кнорозовым.

Сигналом считается только такое воздействие, физическая природа которого никак не связана с реакцией на это воздействие. Разрыв этой связи намечается еще в неживой природе, в явлениях катализа, но там он не доходит до полного. В связи с этим Ю. В. Кнорозов предлагает считать обмен информацией через сигналы возможным только в живой природе. Сигнализация в живой природе появляется весьма рано, до разделения на растения и животных (сигнализация в дуальной системе, связанной с размножением).
Сигнализация зависит от той системы, которую она обслуживает. Эта зависимость может быть положена в основу классификации систем сигнализаций.
Все системы в живой природе делятся на два типа: 1) организм и 2) объединение. Уже на уровне клетки возникают дифференцированные системы, а затем и интегрированные (развиваются многоклеточные).
Все дифференцированные системы можно разделить на три разновидности:
1. Дуальная система, когда все множество делится на два подмножества, которые находятся между собой в определенных отношениях. Всякая клетка подмножества одного пола, попадающая в сферу воздействия клетки из другого подмножества (т. е. разноименного пола), начинает стремиться к источнику воздействия. Здесь сигнализация получает по наследству механизм воздействия, выработанный в неживой природе.
2. Экологическое сообщество. Здесь возможно объединение в рамках одной системы особей разных видов, определяемое экологическими условиями.
3. Объединение особей одного вида в целях добывания пищи, обороны и т. п.
Дуальная система сохраняется во всех других типах.
Сигнализация в экологическом сообществе и объединении развита довольно широко.
Зависимость типа сигнализации от обслуживаемой системы особенно хорошо видна на примере особенностей сигнализации в рамках объединении. У хордовых можно здесь выделить три типа:
а) одиночные связи (тигр с тигрицей на время воспитания детеныша); здесь сигнализация самая бедная;
б) «гарем» (тетерева, куры и т. п.); происходит специализация сигналов (одни сигналы свойственны только самцам, другие - самкам);
в) смешанное объединение (легло в основу и человеческого общества); сигнализация не приобретает такого рода специализации (самец и самка выступают на паритетных началах).
Сигналы передают множество сходных по отношению к данной системе ситуаций. У животных сигнал конкретен, он может быть подан исключительно в данной ситуации: петух не может рассказать курице о тревоге, которая была вчера. Эти сигналы не образуют системы, они не связаны друг с другом (ср. мурлыканье и мяуканье кошки). Но они занимают строго определенное место в системе «сигнал-действие (акция)». Однако у животных уже намечается процесс превращения этих сигналов, разрозненных, в систему с некоторой степенью организации.
Сигналы 1) начинают дробиться, видоизменяться для обозначения подобных ситуаций и 2) объединяются, появляются соединения сигналов. Так, у кур сигнал тревоги расщепляется на четыре сигнала, обозначая опасность отдаленную и близкую, коршуна и человека. Сигнал призыва, при удваивании, приобретает смысл категорического приказа. У кур имеется до 10 элементарных сигналов, из которых образуется около 20 сигналов. Система крайне экономная.
У человека сигнальный ряд, выражающий акции, отрывается от конкретной ситуации. Сообщение может быть подано независимо от того, когда происходило событие. Поэтому у человека появляется система сигналов, которая приобретает относительную независимость от конкретных ситуаций. Возникает так называемая неотличимость фраз, так как появляется возможность комбинировать сигналы по правилам системы сигнализации, а не по конкретным ситуациям. Можно сказать не только «Волк съел зайца», но и «Заяц съел волка». С помощью языка можно описать ситуации, которые действительно существуют, ситуации, которые возможны, и ситуации, которых не может быть в принципе. Превращение языка в относительно независимую систему создает колоссальные возможности для его использования.
Вторым основанием классификации систем классификации является сама система, число элементов, входящих в функциональные связи между ними, степень сложности и организованности системы. При этом наиболее совершенными системами являются системы со средним числом элементов и некоторой долей беспорядка в системе, дающей ей возможности развиваться.
Третье основание деления систем классификации идет по линии скорости развития системы сигнализации и направлению этого развития. Доходя до определенного состояния, система вдруг резко меняет направление и скорость своего развития. Само развитие системы сигнализации зависит от изменении обслуживаемой системы.
Классификация сигнализации может быть дана но референту, т. е. по тому, что именно передается сигналом. Здесь возможна широкая градация от раздражителя, где референт и раздражитель слипаются воедино, до разрыва между референтом и сигналом, как в языке, когда имеются случаи с фиктивным референтом.
Системы сигнализации можно классифицировать по несущей волне, по модуляции сигнала. Например, оптический сигнал может быть передан на волне в пределах как видимого спектра, так и его невидимой части.
С прагматической точки зрения системы сигналов разделяются так:
1) От кого кому передается сообщение. Здесь возможны различные комбинации подающего и адресата; они могут быть разделены в пространстве и времени, а их роли подающего и принимающего могут оставаться неизменными или взаимно меняться.
2) Понятен ли сигнал для принимающего, нужна ли дешифровка.
3) Зачем передается сигнал, цель сообщения.
В связи с этим Вяч. Вс. Иванов сказал, что язык необходимо изучать и как средство управления. Ю. В. Кнорозов ответил, что здесь программируется поведение личности. Человек производит какой-то ряд действий с конечной целью - это будет операция. Возможность выбора одной операции из соответствующей группы операций Ю. В. Кнорозов называет ипостасью. Ипостась определяется отношением данного человека к другим членам коллектива. Личность - это комбинация ипостасей, она определяется набором отношений данного человека к его коллективу. Минимальное число ипостасей для современного человека - четыре. Каждая ипостась задает соответствующую программу поведения. Между этими программами возникают отношения иерархии. Для воспитания личности используются, с одной стороны, эталоны, т. е. личности, которым следует подражать, а с другой стороны, инструкторы, которые только объясняют, что и как надо делать.
Чтобы добиться выполнения инструкции или команды, надо преодолеть препятствия двух родов: 1) помехи в канале связи и 2) помехи в анализаторе самого принимающего (например, он настроен на другую программу). Поэтому к вводимой новой информации надо добавить шум в анализаторе, который помешал бы выполнять другие команды и создал бы том самым благоприятные условия для восприятия именно данной информации. Обычно фасцинация комбинируется с информацией на одной несущей волне.
Последовательно они применяются крайне редко (в гипнотических сеансах). Фасцинация обычно использует очень сложные ритмы, чтобы не возникло привыкания в анализаторе. Последний способ классификации, предложенной Ю. В. Кнорозовым, основан на соотношении информации и фасцинации. В акустических системах сигнализаций выделяются следующие типы.
1. Монотонная дикторская речь (максимальная информация, минимальная фасцинация).
2. Умышленно интонированная речь.
3. Декламация - приблизительное равновесие информации и фасцинации.
4. Пение - преобладание фасцинации.
5. Инструментальная музыка - информации нет, только фасцинация.
Для оптических систем: 1. Книжный шрифт. 2. Почерк. 3. Реклама. 4. Станковая живопись. 5. Орнамент.

М. И. Бурлакова. (См.: Структурно-типологические исследования (сб. статей. Отв. редактор Т. Н. Молошная). Изд-во АН СССР. М., 1962)

Ю. Кнорозов. К вопросу о классификации сигнализации

(Кнорозов Ю. В. К вопросу о классификации сигнализации // Основные проблемы африканистики. - М.: Наука, 1973. - С. 324-334.)

0.1. Возможность возникновения и наличия сигналов предполагает существование дифференцированной системы, состоящей из интегрированных единиц, имеющих определенные свойства.
Под системой подразумевается некоторое множество материальных единиц, имеющее определенную ориентацию, т. е. относительно независимое от окружающей среды.
Сам факт возникновения, существования и гибели системы является следствием всеобщей связи и взаимообусловленности. Система представляет собой область повышенной взаимной связи. Усиление связи (взаимовлияния) между единицами системы в общем можно рассматривать как повышение организации (иногда именуемой негэнтропией), а ослабление — как повышение энтропии. Система тем больше организована, чем меньше она зависит от окружающей среды и чем больше сама на нее влияет. Иначе говоря, чем выше организация системы, тем больше «степеней свободы» у системы по отношению к окружающей среде и соответственно тем меньше «степеней свободы» у составляющих систему единиц.
Следует отметить, что повышение организации системы отнюдь не всегда связано с повышением ее устойчивости. В условиях быстро изменяющейся окружающей среды системы с некоторой автономией («степенями свободы») составляющих единиц могут оказаться более устойчивыми, чем системы с очень высокой организацией. По-видимому, для наибольшей устойчивости системы требуется определенный минимакс организации, отклонение от которого понижает устойчивость.
Составляющие систему материальные единицы (известные в форме вещества и поля) могут быть однородными, но по мере повышения организации приобретают различные
с 324
свойства, т. е. специализируются. Чрезмерная (необратимая) специализация составляющих систему единиц повышает организацию и понижает устойчивость системы.
В рамках определенной стабильной системы составляющие ее единицы могут регулярно или нерегулярно сменяться («поточная система»), что открывает возможность ускоренного развития в условиях активного взаимодействия со средой.
По мере развития системы количество составляющих ее единиц возрастает. Если количество единиц превышает некоторый минимакс, устойчивость системы начинает понижаться.
Составляющие систему материальные единицы могут быть соединены друг с другом (интегрированная система) либо разъединены в пространстве (дифференцированная система). Интегрированная и дифференцированная системы находятся в генетической связи. В силу общей закономерности в развивающейся системе количество составляющих единиц увеличивается. Когда дальнейшее увеличение количества единиц ведет к потере устойчивости интегрированной системы, возникает дифференцированная система высшего порядка с интегрированными системами в качестве составляющих единиц.
Развитие системы предусматривает увеличение количества составляющих единиц и повышение организации. Эти две тенденции находятся в противоречии, так как увеличение количества единиц затрудняет организацию. Для динамических систем характерно ускорение развития. Медленное на первых этапах развитие системы в дальнейшем идет с нарастающей скоростью до определенного минимакса (превышение которого угрожает устойчивости системы), после чего следует качественный скачок. Воспроизведение уже сложившейся системы идет в обратном порядке, т. е. развитие замедляется. Так, например, «закон Геккеля» можно сформулировать следующим образом: онтогенез повторяет филогенез с обратно пропорциональной скоростью.
Все системы неживой и живой природы подчиняются общим закономерностям, действующим во Вселенной («универсальной системе»). Основной закономерностью для всех систем является тенденция к развитию от низших форм к высшим. Развитие можно интерпретировать как приобретение данной системой в определенной степени некоторых свойств «универсальной системы».
Возникновение системы высшего порядка в результате качественного скачка приводит к появлению новых свойств, которые, естественно, не могут быть сведены к свойствам составляющих систему единиц. Так, свойства элементарных частиц не аналогичны свойствам основной дифференцированной системы неживой природы — атома, а свойства высших
с 325
интегрированных систем — молекула, кристалла — не являются суммой свойств составляющих их атомов. Каждому уровню свойственны свои особенности и закономерности раз¬витии.
В условиях нашей планеты наиболее высокой по организации интегрированной системой является живой организм. Сигнализация является необходимым элементом дифференцированной системы, единицами которой являются живые организмы, имеющие достаточно развитой аппарат управления и двигательный механизм (в основном членистоногие и хордовые).
0.2. Сигнализация в ассоциации животных обеспечивает координацию действий членов ассоциации. У млекопитающих животных ассоциация (объединение) имеет различный состав, структуру и степень организации. Однако все объединения животных характеризуются однородностью — составляющие их особи являются членами только данного объединения, что, конечно, не исключает текучести членов этого объединения.
Ассоциация людей не является дальнейшим развитием или высшей формой объединения животных, а представляет собой следующий тип дифференцированной системы, т. е. объединение объединений. Составляющей единицей ассоциации у людей (не совпадающей с обществом) является не особь, а коллектив. В связи с этим сигнализация в человече¬ской ассоциации относится к высшему типу по сравнению1 с сигнализацией в объединениях животных и приобретает качественно иные свойства и функции.
По отношению к сигналу среди членов ассоциации следует различать индуктора (подающего сигнал), адресата (которому адресован сигнал), свидетеля (случайно принимающего сигнал) и перехватчика (умышленно перехватывающего сигнал, адресованный другому члену ассоциации). Индуктор обычно один. Адресат часто множественный, т. е. сигнал адресован группе членов ассоциации.
0.3. Сигнал подается с помощью произвольной мускулатуры и является особой разновидностью действия.
Под действием понимается не любое биологическое движение, а серия движений произвольной мускулатуры, имеющая определенную цель (например: взять, укусить). Серия действий, имеющая общую конечную цель, составляет операцию (например: поймать добычу, устроить логово).
Между членами ассоциации, совместно выполняющими операцию, устанавливается связь, т. е. коррелятивная зависимость действий одного члена ассоциации от действий другого, При определенных условиях связь может стать функциональной, а именно когда действие одного члена ассоциации вызывает строго определенное действие другого.
с. 326
Сигналы первоначально возникают для обеспечения существующих связей при совместном выполнении операций. При этом сигнал можно рассматривать главным образом как реакцию на отсутствие соответствующего действия другого члена ассоциации (в условиях полной синхронизации совместных действий сигнализации, естественно, не требуется).
Часть широко распространенных сигналов у животных связана не с объединением, а с экологическим сообществом, например сигнал угрозы (шипение, рычание), имеющий целью остановить противника.
0.4. Сигнал является действием, вызывающим действие у другого члена ассоциации. Само по себе сигнальное действие никакого отношения к выполняемой операции не имеет и может только мешать индуктору. Таким образом, хотя сигнал является одним из многих различных действий при совместном выполнении операции, он принципиально отличается от других, утилитарных действий.
Первоначально появляясь на базе существующих связей и для их обеспечения, в дальнейшем сигналы служат средством установления и поддержания новых связей между членами ассоциации. Тем самым сигналы являются специальной разновидностью действий, обеспечивающих координацию обычных (утилитарных) действий членов ассоциации и управление ассоциацией.
Соотношение между основными элементами объединения животных (действие — связь — сигнал) можно представить следующим образом:

Совместные действия вызывают появление связей (коррелятивной зависимости) между членами объединения, а связи вызывают появление особой разновидности действий — сигналов (действий, вызывающих действия).
0.5. Сигнал можно рассматривать как частный случай физического воздействия.
Можно легко подобрать примеры полусигнальных действий. Так, например, чтобы заставить идти, можно подтолкнуть с различной силой.
Преобладающие в объединениях животных сигналы имеют, однако, совершенно иное происхождение, а именно: они связаны с различными побочными действиями и полупроизвольными движениями, сопровождающими совместное вы-
с. 327
полнение операций (например, так называемые жизненные шумы в области звуковой сигнализации).
Принимая тот факт, что действие адресата является результатом воздействия на него сигнала индуктора, можно констатировать, что передача энергии отсутствует. Энергия сигнального действия и энергия действия-реакции между собой вообще не связаны.
0.6. Возможность возникновения сигнализации обусловлена определенными свойствами организма членов объединения, а именно органов чувств, позволяющих принимать сигналы на расстоянии. В связи с этим необходимо провести резкое различие между активным сигналом (поданным индуктором) и всеми другими ощущениями, воспринимаемыми органами чувств адресата.
Любой раздражитель, вызывающий ощущение, каким-то образом действует на организм, хотя воздействие многих раздражителей практически нейтрально. Любой раздражитель помимо прямого воздействия может (во всяком случае теоретически) после ряда сочетаний заменять другой раздражитель, т. е. стать условным раздражителем (объективным сигналом) и вызывать непроизвольную реакцию (условный рефлекс), примерно такую же, какую мог бы вызывать подмененный прямой раздражитель. Таким образом, любой условный раздражитель вызывает две реакции — первую как прямой раздражитель и вторую как заменитель другого прямого раздражителя.
Активный сигнал, поданный индуктором, для органов чувств адресата является одним из многих раздражителей и может рассматриваться как некоторая разновидность условного раздражителя, вызывающего условный рефлекс.
Однако, хотя механизм условных рефлексов широко используется в сигнализации объединений животных, имеется существенная разница между активным сигналом и условным раздражителем.
Условный раздражитель вызывает непроизвольную реакцию организма, но вовсе не обязательно отражается на поведении члена объединения. Сигнал имеет целью вызвать определенную реакцию, побудить адресата совершить определенное действие. Сигнал обычно является командой, которая, однако, выполняется не всегда, т. е. не рефлекторно. При совместном выполнении операции органы чувств каждого члена объединения воспринимают множество прямых и условных раздражителей, значительная часть которых отвлекает его от выполнения операции. Сигнал как раз направлен против этих помех и обеспечивает успешное выполнение операции.
В естественно возникших условных рефлексах условный раздражитель заменяет определенный конкретный прямой
с. 328
раздражитель. Так, например, вид конкретной пищи вызывает представление о связанных с ней определенных вкусовых ощущениях. Сигнал в объединениях животных, наоборот, всегда обобщен (часто до предела) и никогда не обозначает конкретный раздражитель. Например, призывный сигнал к еде никогда не дает указания на характер пищи.
0.7. Сигнал в объединениях животных является материальной формой сообщения. Сообщение обычно является командой (в открытом или скрытом виде). Сигнал передает сообщение о ситуации, в том числе и о событии (как частном случае ситуации). Во многих случаях сообщение о ситуации (событии), например о приближении врага, является одновременно и командой (типа «тревога!»).
Сообщение о ситуации дается, как правило, одним сигналом. В звуковой сигнализации такой сигнал состоит из комплекса звуков, группирующихся вокруг «слогообразующего», который можно артикулировать протяжно.
Вместе с тем важно подчеркнуть, что в сигнализации животных встречается сдваивание сигналов. При этом каждый сигнал сохраняет свое значение, но один употребляется в роли своего рода детерминатива, например призывный сигнал кошки к котятам, состоит из короткого мурлыканья, переходящего в мяуканье («благожелательный призыв»).
Встречаются случаи перехвата сигналов в объединениях животных. Так, например, тигр имитирует брачный призыв оленя с целью заманить добычу. По некоторым рассказам, волк, подкопавшись под свинарник, имитирует хрюканье свиньи, чтобы успокоить поросят.
1.1. Переход от объединения к высшему типу дифференцированной системы («объединению объединений»), приведший к возникновению человеческого коллектива в качестве составляющей единицы, потребовал соответственно и сигнализации высшего типа.
В человеческой сигнализации, т. е. звуковой речи, содержанием сообщения также является ситуация, однако расчлененная на составные части (триада):

субъект — действие — объект

Определение и обстоятельство не являются членами триады, так как введение их не изменяет сообщения о ситуации, а только дает дополнительную информацию.
Расчленение ситуации на триаду потребовало значитель¬ного количества новых сигналов для передачи сообщений. Теоретически могло быть два основных технических пути — либо наращивание количества сигналов прежнего типа, либо использование сдваивания (соединения) уже имеющихся сиг¬налов, причем пара получала новое значение. Практически возможен был только второй путь, так как органы артику-
329
ляции и слуха не давали возможности резко увеличить количество обычных сигналов. В конечном счете пара сигналов -- (каждый из которых раньше передавал ситуацию) стала обозначать элемент триады.
Применение принципа соединения (сдваивания) дало возможность создать сигнализацию нового типа, т. е. язык, с громадной избыточностью. Потенциального запаса возможных комбинаций вполне хватило не только для ближайших: потребностей, но и для весьма отдаленного будущего.
1.2. Во время возникновения языка применялось только сдваивание. Полученные новые единицы соответствовали наи¬меньшей семантической единице, т. е. — приблизительно современной морфеме. Таким образом, каждая морфема первоначально являлась биномом (в том числе, конечно, и с нулевым компонентом).
Учитывая, что количество синхронно употребляемых морфем в любом языке около 1600, можно полагать, что числа исходных сигналов, послуживших материалом для языка, было порядка 40 (что соответствует примерно количеству сигналов в объединениях антропоидов).
Перестановка компонентов бинома при этом, по-видимому, не должна учитываться, так как скорее всего на ранних этапах она не воспринималась (о чем свидетельствуют и перестановки в ранней детской речи).
Первоначальные единицы языка, конечно, не были морфемами в современном смысле слова, а стали таковыми по ходу развития языка с использованием того же принципа соединения, т. е. с возникновением словоформ.
С точки зрения фонетической первоначальные единицы; языка имеют весьма мало общего с современными морфемами (хотя бы уже по различию органов артикуляции). Далее, по ходу развития языка фонетический состав морфем, на¬сколько можно судить, полностью сменился несколько раз.
1.3. Переход к сигнализации принципиально нового типа, в которой ситуация передается не одним сигналом, а сигнальным рядом с расчленением ситуации на триаду (субъект — действие — объект), привел к появлению в сигнализации совершенно новых качеств.
Расчленение ситуации обусловило возможность отрыва oт нее сигнального ряда. До этого сигнал мог относиться только к синхронной ситуации. Теперь сигнальный ряд мог сообщить о ситуации, имевшей место раньше или имеющей про¬изойти в будущем.
Расчленение ситуации обусловило возможность моделировать ее, т. е. сообщать о такой ситуации, которая была, о такой, которая могла бы быть, а также и о такой, которой вообще не может быть. Причем все это достигалось самыми простыми средствами, а именно заменой элементов триады.
с 330
В связи с этим основной функцией новой сигнализации (языка) стала моделирующая (помимо прежней коммуникативной). Мышление, т. е. внутреннее (немое) воспроизведение сигнального ряда, в основном является моделированием ситуаций. Именно моделирующая функция человеческой сигнализации дала возможность заранее планировать операции, в том числе и никогда ранее не выполнявшиеся.
2.1. Сигнал (сигнальный ряд), как и условный раздражитель, действует двояко. В качестве сигнала он передает сообщение о ситуации (команду). Одновременно он является некоторым физическим фактом, действующим на органы чувств, прямым раздражителем (а иногда и условным, помимо референта). Эта двойственность сигнала и возможность видоизменять его в достаточно широком диапазоне притом же референте дала основание использовать его физические свойства (как раздражителя для повышения вероятности выполнения команды).
Анализатор адресата находится в различных состояниях в зависимости от внешних и внутренних раздражителей. Некоторые раздражители, особенно ритмически повторяющиеся, приводят к некоторому затормаживанию анализатора. Такое воздействие (фасцинация) широко используется для усыпле¬ния и приведения адресата в состояние гипнотического сна. В последнем различается несколько фаз: сонливость, шарм, сомнамбулизм, каталепсия. В фазе шарма анализатор перестает воспринимать поступающие в рецепторы раздражители, за исключением сигналов индуктора.
Механизм воздействия фасцинации обычно объясняется законом иррадиации. Воздействие через рецептор на один участок анализатора постепенно распространяется на весь анализатор, за исключением «сторожевого поста», через который осуществляется контакт с индуктором (раппорт). При этом важно отметить, что связь между индуктором (гипнотизером) и находящимся в фазе шарма или сомнамбулизма адресатом близка к функциональной, т. е. адресат выполняет любые нормальные команды, за исключением резко противоречащих практике своего коллектива.
В состоянии бодрствования обычно быстро сменяются раз¬личные микрофазы (в основном связанные с эмоциями), причем некоторые из них в той или иной степени напоминают начальные гипнотические фазы (сонливость, шарм). Минимальная продолжительность микрофазы, по-видимому, равна времени «бесшумной» работы мозга (долям секунды). Переход от одной микрофазы к другой может быть вызван как постоянным или ритмическим раздражителем, так и внезапным «шокирующим» раздражителем.
2.2. Вероятность выполнения команды, принятой адреса¬том, находящимся в микрофазе, сходной с шармом, естествен-
с. 331
но, резко повышается. В связи с этим в сигнализации широко используются физические свойства сигнала как фасцинирующего раздражителя.
В объединениях животных многие сигналы (например, призывный сигнал кошки, ищущей кота) повторяются довольно большое число раз через короткий интервал. Такое повторение команды является, с одной стороны, контрольным, или избыточным (пока не услышит адресат), а с другой стороны, в силу ритмического построения, обладает определенными фасцинирующими свойствами. Такие свойства (постепенного или внезапного, «шокирующего» действия) присущи большинству сигналов в объединениях животных.
2.3. Человеческая сигнализация с длинными рядами является весьма удобной для использования фасцинирующих приемов, в том числе для ритмической организации. По-видимому, одним из наиболее ранних приемов было растягивание гласных (глиссандирующее пение, речитатив). Ритмическая организация звукового сигнального ряда достигалась различным путем, в том числе повторением ударений (даже с нарушением принятых) или фонем (рифмованная проза), или того и другого (рифмованные стихи).
Однако анализатор, неоднократно подвергаясь определенному ритмическому раздражению, перестает его воспринимать (например, постоянное тикание стенных часов), что, очевидно, следует квалифицировать как «противотормозную (антирезонансную) защиту». Построенный строго ритмически сигнальный ряд может сходным образом утратить фасцинирующие свойства после нескольких повторений. В порядке борьбы с «противотормозной защитой» широко применя¬лись различные нарушения однообразного ритма, например, перебой стопы в стихах (естественно, при декламации, а тем более при пении фасцинирующие свойства резко усиливаются).
Разумеется, фасцинирующие свойства сигнального ряда не могут оцениваться в информационных единицах. Как уже упоминалось, фасцинирующие свойства связаны с прямым раздражителем, а не с сигналом. Естественной технической единицей измерения при ритмическом построении является такт или стопа, т. е. наименьшая ритмическая единица. Основной единицей является некоторый минимум ритмических единиц, достаточный для перевода адресата из одной микрофазы в другую (строфа, куплет, мотив).
2.4. Современную человеческую сигнализацию в двух ее основных разновидностях (звуковая и зрительная) можно подразделить на нейтральную, в которой преобладающую роль играет информация (смысл сообщения), и фасцинирующую, в которой основную роль играет фасцинация (свойства сигнального ряда). Простейшим, критерием для отнесения ко
с. 332
второму из них подразделений является желание адресата получить дважды и более уже принятое сообщение (например, прослушать второй раз уже известную песню).
В соответствии с существующей в настоящее время прак¬тикой наиболее целесообразно выделить пять подразделений (с симметричным расположением).

ервое подразделение представлено в основном печатными текстами, шрифт которых практически нейтрален. Неинтонированная речь практически не встречается, хотя интонация может быть представлена очень слабо. Монотонная речь обладает определенными фасцинирующими свойствами.
Второе подразделение преобладает в бытовой жизни в виде более или менее сильно интонированной речи, а также рукописных текстов (письма, записки), так как почерк оказывает определенное воздействие. Преобладающую роль играет, однако, информация, т. е. смысл сообщения.
Третье подразделение характеризуется равновесием информации и фасцинации. Оно изредка встречается в бытовой жизни, так как речь сильно взволнованного (или же притворяющегося таковым) часто приобретает ритмическое построение (спонтанная фасцинация). Третье подразделение широко применяется в различных торжественных случаях (например, речитатив в церковной службе). Соответствующая графическая разновидность (соответствующая древней пиктографии) широко используется в рекламных целях.
Четвертое подразделение характеризуется преобладанием фасцинации. Содержание сообщения обычно давно известно адресату. В бытовой жизни довольно широко используется, например в виде песен, не только для фасцинации, но и для аутофасцинации (приведения себя в определенную микрофазу).
В государстве становится областью мастеров-профессионалов и широко используется для пропаганды.
Пятое подразделение почти или полностью утрачивает сигнальный характер, т. е. не передает никаких сообщений, обладая фасцинирующими свойствами. Широко используется для создания некоторого общего фона или вступления.
333

2.5. Фасцинирующая сигнализация, обеспечивающая связи, близкие к функциональным, играет огромную роль и является (как и сигнализация вообще) неотъемлемым элемен¬том коллектива. В связи с этим попытки частичного запрещения фасцинирующей сигнализации (имевшие место при смене религий) оказались невозможными и привели только к появлению новых разновидностей.
Хотя фасцинация очень широко применяется в области искусства, последнее никак нельзя сводить к фасцинации. Задачей искусства является в основном создание образа (реже ситуации), т. е. создание у адресата представления о личности, которая могла бы быть положительным или отрицательным эталоном, подходящим для следования, подражания или проецирования. Для создания представле¬ния о личности необходимо выбрать ситуацию (фокусный момент), которая бы дала соответствующую характеристику. В бытовой жизни фокусный момент, изменяющий представление о личности, обычно наступает неожиданно и часто связан с совершенно незначительной ситуацией. В области искусства избрать ситуацию, которая была бы фокусным моментом, т. е. создала или изменила представление о лич¬ности, обычно удается только мастерам.
Если фокусный момент удачно избран, то у адресата возникает адекватное представление о личности и в том случае, если мастер не применил или почти не применил фасцинирующие приемы. Наоборот, если ситуация не является фокусным моментом, то у адресата не возникает адекватного представления, независимо от того, какие при этом применены фасцинирующие приемы. Таким образом, в искусстве используется фасцинация, но искусство не сводится к технике фасцинации, если не считать отдельных разновидностей (например, орнаментики).
с. 334

Александр Войскунский. Я говорю, мы говорим…
Изд-во «Знание». М., 1990, с. 116-129

<…>
Диалог, как мы уже договорились, довольно часто (хорошо хоть, что не всегда) асимметричен: «свое» для каждого из собеседников куда важнее, чем «чужое». Говорящий как бы стоит перед барьерами: ему предстоит за-воевать внимание партнера и заставить себя слушать, добиться понимания и нужного ответа. Это — основные препятствия. А какие «жертвы» предстоят берущему| барьеры?
Швейцарский языковед Ш. Балли считал, что «немецкий язык ориентируется на говорящего, французский — на слушающего». Так что же, обращаться к партнеру только по-французски? Нет, конечно. В каждом языке имеется свой «французский диалект», который поможет приобрести собеседника. Ради иного партнера на какие только жертвы не пойдешь!
Пожалуй, «жертвы» — это все-таки чересчур сильно сказано. Лучше откажемся от этого слова. Тем более что охватить их в полном объеме нам все равно не удастся. Мы ограничимся здесь самым первым препятствием, которое стоит перед говорящим. Согласитесь, что начальная задача — это заиметь слушателя, превра¬тить потенциального партнера в реального. А вот, к примеру, правильно ли он вас поймет, это уже следующая забота.
Барьер невнимания, или барьер неконтактности,— наш «предмет» можно называть по-разному... Он может оказаться повыше или пониже, но он существует в повседневном общении. Споткнуться об него — не редкость. Всегда ли нам удается быть внимательно выслушанными и понятыми?
Вежливое, заинтересованное на вид выслушивание бывает и обманчи-вым. Иллюзия внимания, возможно, возникает даже чаще, чем мы замечаем: невнимание принято маскировать. Так что усилия, направленные на взятие, преодоление барьера, знакомы отнюдь не только профессионалам — ораторам, преподавателям или дикторам. День за днем все мы стремимся привлечь другого человека, заставить его «повесить свои уши на гвоздь внимания».
Но между потенциальным и реальным слушателем — изрядная дистанция. Каждый способен противостоять попыткам вовлечь его в разговор, все мы можем оказаться не готовыми к диалогу. Уже знакомый нам Л, П. Якубинский еще в 1923 г. писал: «Если мы думаем «о другом», то мы не только плохо воспринимаем и понимаем то, что нам говорят, но часто совсем не понимаем и не воспринимаем (не «слышим»). Наличия речевого раздраже-ния, т. о., недостаточно для того, что мы называем восприятием и пониманием речи. Мы должны, думать о «том же», о чем нам говорят; мы должны по крайней мере занять некоторое нейтральное положение по отношению к воспринимаемому высказыванию».

...Плюс фильтр

Возникший в середине века интерес к проблемам передачи, оценки и переработки информации принес новый взгляд на этот вопрос. Когда мы научились измерять информацию, стало ясно, что мера отправленной информации мало что говорит о возможном поведении приемного устройства. Так, часть информации теряется при передаче — это вытекает из второго закона термодинамики. Однако нигде здесь речь не будет идти о потерях, вызванных передачей по каналам связи. Даже аккуратно доставленная адресату информация способна разбиться о «Режьте, братцы, режьте...»
Советский социолог и психолог Т. М. Дридзе показала, как определять информативность текста; т. е. то, количество информации, которое «превратилось в качество» — стало достоянием получателя. Именно эта информация, «проникнувшая» сквозь избирательное восприятие человека и способная воздействовать на его ответную реакцию, была названа Норбертом Винером семантически значимой. «С кибернетической точки зрения,— писал основоположник кибернетики,— семантически значимая информация —это информация, проходящая через линию передачи плюс фильтр...»
Не слишком ли это смело — вводить гипотетические мозговые фильтры? Сам Н. Винер понимал их весьма широко — он привел пример с эстетическим фильтром, затрудняющим понимание музыкальных произведений. И эта точка зрения не чужда современным психологическим теориям.
Например, английский психолог Д. Бродбент говорит о последовательной фильтрации поступающей в нервную систему человека сенсорной информации. Эта гипотеза весьма интенсивно проверяется и нашла уже ряд экспериментальных подтверждений. Представление о фильтре, выборочно пропускающем семантически значимую информацию, вполне правомерно.
Почему бы тогда не воспользоваться радиотехнической аналогией и не попробовать вывести из строя фильтр потенциального слушателя? Или постараться расширить его «полосу пропускания», с тем чтобы ваши слова заведомо не отфильтровывались? Или, наоборот, заняться ловкой подстройкой к суженной «полосе»? Например, в сеансе гипноза отсекаются все сигналы, кроме семантически значимых приказаний гипнотизера. Но может быть, имеются более легальные, нежели гипноз, средства добиться внимания адресата? Этот вопрос был в теоретическом плане поставлен ленинградским ученым Ю. В. Кнорозовым.
Пожалуй, может показаться, что он выступил «не по своему ведомству»: Юрий Валентинович всемирно известен исследованиями по дешифровке древних письменностей. За эту работу ему присуждена Государственная премия СССР. Но впечатление о «нарушении границ» ложное. Ведь неясно, по какому «научному департаменту» проходит взятие коммуникативных барьеров. Вот и получается, что здесь будут по большей части упоминаться не узкие специалисты, а те, кто деятельно занят ломкой научных границ и освоением смежных территорий.

Амулет от невнимания

Кнорозов подчеркивает, что он лишь позаимствовал прочно, казалось бы, забытые идеи французских психиатров прошлого века, создателей оригинальной гипнотической школы. Эти идеи неожиданно оказались очень кстати. Развивая их, Кнорозов исходил из того, что при передаче сообщения возможны помехи не только в канале связи, но и сам адресат может оказаться неподготовленным к приему и пониманию поступившего сообщения. Нам уже знаком этот барьер. Нейтрализовать помехи (типа «Режьте, братцы, режьте») в мозгу приемника информации призваны сигналы, названные фацинативными.
«Фасцинация» — это слово имеется во многих языках и означает волшебство, обаяние, чары. Фасциной называли в Древнем Риме амулет, защищающий людей, стада или посевы от сглаза. Происхождение слова «фасцин» не вполне ясно. Возможно, оно имеет нечто общее с греческим «басканос» — ворожба, колдовство (древние греки не меньше римлян боялись дурного глаза). С другой стороны, фасцин по звучанию очень близок современным терминам, означающим соединение, связывание, прокладывание пути: гидротехническому (фашина) и анатомическому (фасция). А они, в свою очередь, в родстве со словом «фасции». Это пучки прутьев с топориком (секирой) посередине — в Древнем Риме во время торжественных процессий их несли ликторы (почетная стража) перед консулами, полководца-ми, императорами. «Не повезло» в наше время этому слову: фасции стали эмблемой партии Муссолини; от этого же слова произошло название фашистского движения.
Так как же «очаровать», заворожить коммуникативного партнера (или по другой версии возвести соединительную тропу) и превратить его в слушателя? Как взять барьер невнимания? Тут-то и должна помочь фасцинация. По меткому выражению Ю. А. Шрейдера, «фасцинация — это как бы «позывные», которые несет сообщение и которые заставляют адресата настроиться на прием».
Но помимо рекламы или гипноза, нам почти не встретятся сигналы, отделенные от «основной» информации по типу позывных. Как правило, фасцинация объединяется с сообщением и воздействует на приемник параллельно с той порцией информации, которой предназначена роль семантически значимой. Наверное, поэтому фасцинация до сих пор остается практически неуловимой. Она не была выделена даже в такой древней науке, как риторика.

Вступление в контакт

Как прорваться сквозь фильтры партнера? Можно, к примеру, заговорить громко, закричать или завизжать — в большинстве случаев внимание вам будет обеспечено. Опытный оратор, правда, поступит иначе - уменьшит громкость голоса и еще скорее добьется того же. Привлекает слушателей ритмическая речь — стихи, пение. На ритме, как на верном фасцинативном приеме, настаивает Кнорозов.
Можно вслед за некоторыми учеными расширить принятое им понимание фасцинативности. Разумеется, содержательная сторона ваших слов тоже «забивает» фильтры. Так, если высказаться «к месту» да еще произнести то, что другие жаждут услышать, но почему-либо не решаются сказать сами, можно превратиться в героя дня. Скорее всего обратят внимание и на того, кто выступает, наоборот, с парадоксом (если это не пустое оригинальничание).
Можно апеллировать к интересам слушателя (если они известны), а когда вы имеете дело с незнакомцем, всегда есть набор тем, считающихся заведомо интересными (модными, престижными). В разное время и в разных странах этот набор претерпевает, конечно, очень большие изменения.
Перечисление фасцинативных приемов — дело безнадежное. Фасцинативность не закреплена намертво за какими-то темами разговоров или способами поведения. Удалось или нет воздействие на фильтры — об этом можно судить лишь по реакции партнера. А способов привлечения его немало. Причем эти способы не пылятся в каталогах, а трудятся «в поте лица»: они постоянно в ходу, в обращении.
Недавно были проведены психологические эксперименты, результаты которых не выглядят удивительными, и это очень хорошо. Во-первых, нет «суперфасцинативного» приема, который бы обеспечил внимание слушателя всегда и повсюду. Во-вторых, обычные носители языка пользуются широким набором средств «очарования» партнера.
Правда, эти потенциально фасцинативные приемы не всегда достигают цели (еще И. Ильф иронизировал: «Книга высшей математики начинается словами: «Мы знаем...») — коммуникативная реальность нередко печальна.
Но в-третьих, если люди специально заботятся о привлечении слушателя, не жалеют усилий — это начинает получаться у них все лучше: потен-циальные партнеры чаще обращают на них внимание, отдают им пред¬почтение. Этот результат способен вселить надежду в тех, кто испытывает затруднения в общении. Нелегко дать им толковый совет. Все же если коротко: человека, имеющего что сказать, внимательного к другим людям и активно прогнозирующего то, что им интересно и нужно, будут слушать. Обязательно будут, если только партнер не «болен» песенкой типа «Режьте, братцы, режьте». Ну а коли он все же невнимателен, попробуйте применить еще один фасцинативный прием (вы ими владеете!) или же взвесьте: а есть ли у вас что сказать партнеру? Если нет, не обессудьте, контакт не получится.
Слово «контакт» употреблено здесь не случайно. Ведь в конечном счете фасцинация служит установлению коммуникативного контакта. Настало время поговорить о нем.
Контакт — это нечто о двух или даже нескольких головах: чтобы выполнить коммуникативную роль, он должен быть двусторонним. Я избираю вас в качестве собеседника, но этого недостаточно: чтобы общение состоялось, вы также должны сделать меня своим партнером. Односторонний контакт не несет коммуникативной функции, хотя нельзя сказать, что он полностью лишен смысла (я могу, к примеру, писать безответные письма знаменитости и тем тешить свое самолюбие).
Говоря о партнере, не надо забывать и множественного партнера — группу или аудиторию. Ведь ораторской речью, лекцией, выступлением по радио или телевидению сейчас никого не удивишь. Еще в античные времена была признана важность вступлений к речи — их употребляли, чтобы установить контакт со слушателями. Некоторые практичные ораторы даже заранее составляли вступления, чтобы при случае использовать их. Говорят, Демосфен погиб, так и не применив более 50 заготовленных впрок вступлений...
«В рождественскую ночь 1642 года в Англии в семье, фермера средней руки была большая сумятица. Родился мальчик такой маленький, что его можно было выкупать в пивной кружке». Так советовал начать лекцию о законе всемирного тяготения знаменитый русский судебный оратор А. Ф. Кони. Далее можно назвать имя мальчика — Исаак Ньютон — и приступить к теме лекции. А «роль этой «пивной кружки», — пишет А. Ф. Кони,— только привлечение внимания».
Правда, аудиторию, завоеванную с помощью занимательного анекдота, ничего не стоит потерять. И все же, как бы вы ни были уверены в значительности материала своего выступления, не следует пренебрегать «зацепляющими внимание крючками». Значение вступления и просто начальной фразы — не выдумка софистов (основным занятием которых, надо заметить, было не сочинение софизмов, а обучение философии и ораторскому мастерству). Поэтому, если перефразировать пословицу: по вступлению принимают, по выступлению провожают.

Еще!.. Еще!

Мы уже договорились, что фасцинативные приемы доступны всем, а не только выпускникам школ для лекторов или ораторов. И вот с этой-то всем доступной фасцинацией связаны любопытнейшие вопросы.
Отвлечемся от минимальной коммуникативной ситуации, с которой мы начали разговор. Коммуникация — это не только устноречевой диалог. Чтение книги или письма, восприятие иконы или мультфильмов, слушание анекдота или сонаты, разглядывание чертежа или архитектурного ансамбля — все это тоже общение. Отправитель (автор) может быть давным-давно на том свете, однако это не мешает нам воспринимать оставленный им текст (сообщение).
Итак, будем понимать и коммуникацию и сообщение широко. Теперь вернемся к фасцинации. Пожалуй, главный вопрос; как узнать, содержит ли сообщение фасцинацию? Кнорозов предлагает неплохой критерий: это желание и готовность адресата получить сообщение повторно. Фасцинация как бы «забивает» порог невнимания глубоко в паркет, по которому к нам скользят и скользят, не встречая препятствий, полюбившаяся книга, знакомая с детства литография, хрипловатая заезженная пластинка...
Кстати, в музыке, по мнению Кнорозова, фасцинация максимальна. Может быть, именно фасцинация заставляет нас забывать, что иные популярные песенки бессодержательны, а либретто классических опер банальны. Зато какой успех! Стоит вспомнить музыкальные вечера в Тарасконе, на которых каждый (за исключением великого Тартарена) в течение десятилетий распевает один и тот же «свой» романс...
Мы уже договорились, что восприятие музыки — это общение. Сразу же бросается в глаза, сколь различны судьбы музыкального сочинения и, скажем, газетной статьи: в отличие от второй первое сплошь да рядом прослушивается многократно, бывает, всю жизнь.
Но разве это специфично только для музыки? Нет, с ней могут посоперничать и чисто словесные тексты. Например, фольклорные. Ведь собравшиеся послушать сказителя заведомо знакомы с содержанием рассказа. Так было в младенческие годы человечества, так обстоит дело и в наше время в тех обществах, где фольклорная традиция сохраняет силу. По свидетельству современного индийского писателя, «...90 процентов всех мифов знают, ценят и понимают все жители Индии независимо от того, умеют они читать и писать или нет (вопрос этот даже не возникает)».
Ну а люди, чрезвычайно далекие от мифов, искушенные потребители изящной словесности — они-то, наверное, не имеют подобных привычек? Это не так. Записные книгочеи в чем-то сродни малограмотным ценителям фольклора: у них есть любимые стихи, любимая (зачитанная до дыр) книга. И десятки, сотни воспроизведений не лишают книгу первоначальной прелести. Сейчас, конечно, немыслимо знать не только 90, но и 10 процентов художественных произведений. Но было время, когда литература сама шла навстречу читателю, искавшему в новом повторение старого, в неизвестном — знакомое.
Было это в средние века. Тогда вся духовная жизнь куда сильнее, чем в последующие времена, строилась на традиции, на следовании авторитетному канону и стереотипу. Литература не была исключением. «Мы можем,— пишет академик Д. С. Лихачев,— многократно читать то или иное поэтическое произведение (например, любимое стихотворение), и от этой многократности не теряется ощущение единичности сделанной находки. В древнерусской же прозе роль многократно читаемого произведе¬ния играют по-стоянно повторяемые поэтические форму¬лы, и в формулах этих сохраняется ощущение единичности сделанной художественной находки. Традиционная формула есть как бы сама маленькое художественное произведение. В этом глубокое своеобразие художественной речи Древней Руси».
Средневековье — понятие временное, а не географическое. А значит, должны быть чем-то близки между собой традиции разных народов, вступивших в феодализм. Бот всего один пример.
Эпоха Гэнроку (конец XVII — начало XVIII в.) - одна из самых славных в истории японского искусства. Так вот, известнейшая переводчица Вера Маркова отмечала: «В литературном стиле эпохи Гэнроку ценилось «искусство цитаты». Ткань произведения, будь то роман, пьеса или даже лирические стихи, словно золотой нитью прошивалась цитатами из знаменитых классиков без упоминания имени автора. Это не было литературной кражей. Читатель испытывал радость узнавания знакомых образов».

Ритм против метра

С одной стороны, эта радость узнавания осталась в прошлом, она исчезла в качестве важного художественного принципа. А с другой стороны, она, исчезнув, сохранилась в нашем индивидуальном восприятии.
Как иначе объяснить, что для привычных и любимых аккордов или строк у нас, похоже, нет преград и фильтров? Ведь если раз за разом семантически значимым становится нечто хорошо известное, то, наверное, в этом есть какой-то смысл?
Его раскрывает тартуский профессор Юрий Михайлович Лотман. «Можно рассмотреть,—пишет он, — два случая увеличения информации, которой владеет какой-либо индивид или коллектив. Один — получение извне. В этом случае информация вырабатывается где-то на стороне и в константном объеме передается получателю. Второй строится иначе: извне получается лишь определенная часть информации, которая играет роль возбудителя, вызывающего возрастание информации внутри сознания получателя. Это самовозрастание информации, приводящее к тому, что аморфное в сознании получателя становится структурно организованным, означает, что адресат играет гораздо более активную роль, чем в случае простой передачи определенного объема сведений». Этого «активного адресата» Лотман вполне резонно предлагает сравнить со слушателем музыки. Так получает объяснение готовность людей вновь и вновь воспринимать знакомое.
Погруженность во внутреннее размышление, медитация — психическое состояние, резко отличающееся от вызываемого фасцинацией напряженного внимания к словам партнера. Но, как ни удивительно, «возбудитель» для них может быть общим. В качестве такового и Кнорозов, и Лотман согласно называют ритм во многих его проявлениях: музыкальный ритм, мерный стук колес, словесные повторы, ритм орнамента и геометрических рисунков.
Ритмическая повторяемость — один из сильнейших фасцинативных факторов: кому не известно завораживающее действие музыки, стихов, птичьего пения? «Ритмический барабан» парализует волю, как справедливо замечал С. М. Эйзенштейн. Стало быть, ритм «забивает» фильтры, заставляет прислушиваться. И он же маскирует бессодержательность, это заметил, например, Ю. Н. Тынянов, обсуждая произведения В. Хлебникова. «Ведь если написать доподлинно лишенную смысла фразу в безукоризненном ямбе, она будет почти понятна» — с этой мыслью Тынянова нельзя не согласиться.
Но с другой стороны, монотонное повторение (скажем, тиканье часов) через некоторое время рассеивает внимание, ритм утрачивает фасцинатив-ность и приобретает медитационные свойства. В интересной книге «Ритм, пространство и время в литературе и искусстве» приводятся слова Ш. Монтескье: «Длительное однообразие делает все невыносимым, одинаковое построение периодов в речи производит гнетущее впечатление, однообразие размера и рифм вносит скуку в длинную поэму».
Казалось бы, вот секрет художественного творчества: знай себе соблюдай баланс между фасцинативностью и медитацией! Ведь ритм — отнюдь не чуждый искусству элемент. Стоит чуть переборщить с повторами — читатель от-ключится и, стало быть, художественный эффект пропал. А вот если «Рубикон медитационности» не перейден, можно смело говорить о творческой удаче.
Впору, пожалуй, приступить к вычислениям, чтобы раз и навсегда точ-но измерить и определить параметры произведений искусства.
К счастью, все далеко не так просто. Нелепо сводить воздействие искусства лишь к фасцинации. Это явная, шитая белыми нитками натяжка. Однако лишенное фаецинации искусство тоже нелегко представить. Ритм, как уже говорилось,— носитель сразу двух начал: яркого, очаровательно-фасцинативного, и серого, усыпляюще-медитационного. Наверное, искусство без диалектической борьбы противоположных сущностей было бы пресным. Ритм — одна из арен такой борьбы. Если бы он нуждал¬ся в девизе, можно было бы предложить такой; «Привлекать и не убаюкивать!»
Серое ритмическое начало олицетворяет метр. Нет, не тот метр, который измеряет длину. Ничего общего (кроме названия) с ним не имеет метр — правильная схема чередований, например, ударных и безударных, долгих и кратких слогов. В таком случае яркое начало — это отступление от метра, перебой ритмической единицы,
Не будет преувеличением сказать, что художественный ритм — музыкальный, архитектурный, поэтический и т. д. — всегда (или во всяком случае очень часто) есть нарушение канонического метра. Перебой ритма — сильное средство: он позволяет автору особо отмечать, акцентировать наиболее значимые для него моменты. Исследователь проблем стихосложения В. Е. Холщевников проводит такую мысль: «Как катализатор, сам не участвуя в химической реакции, ускоряет ее, так и перебой, не имея собственного постоянного значения, выделяет, подчеркивает строки, а следовательно, и смысл содержащихся в них слов».
И «катализатор» обычно подбрасывают щедрой рукой: подсчитано, например, что в XIX в. правильные (т. е. без пропуска ударения) четырехстопные ямбы встречались лишь в третьей части написанных этим размером поэтических строк. Результат — многие и многие из этих метрически некорректных строк мы помним, любим, цитируем.
В других видах искусства аналогичная картина: многочисленные перебои выполняют фасцинативные и художественные функции, разрушая скучную безукоризненность метра.

«...И встречным послан в сторону иную»

Но перебой ритма—всегда творческое развитие и менее всего механический процесс. Вечного катализатора, как и вечного двигателя, не существует. Дело в том, что эпигоны от искусства моментально превращают исключение в правило, и вчерашняя фасцинация парадок¬сальным образом на-чинает активизировать работу филь¬тров. И это происходит не только в искусстве. Как же так?..
«Характерной чертой человеческой коммуникации,— утверждают видные советские ученые А. А. Брудный и Ю. А. Шрейдер,— является способность человека выключиться из коммуникационного процесса, защитить себя от ненужной или нежелательной информации. Одним из важных средств служит выработка контрфасцинации к определенного типа сообщениям, которая не дает возможности воспринимать информацию».
Итак, фасцинация хороша, пока против нее не вырабатывается контрфасцинация. Если я не воспринимаю, скажем, шлягеры, то заложенная в них фасцинация на меня не действует. Более того, именно она включает фильтры...
Фасцинация — весьма сложный механизм, не терпящий слишком частого употребления. Что, например, происходит при смене художественных стилей, научных парадигм, религиозных течений? Рождение романтизма, спектакли Художественного театра, книга Дарвина и многие другие события сопровождались появлением людей, в высшей степени восприимчивых к новым идеям и даже к новому языку, которым они излагались. Таким представляет себя пушкинский Сальери:

Когда великий Глюк
Явился и открыл нам новы тайны
(Глубокие, пленительные тайны),
Не бросил ли я все, что прежде знал,
Что так любил, чему так жарко верил,
И не пошел ли бодро вслед за ним
Безропотно, как тот, кто заблуждался
И встречным послан в сторону иную?

Вот ведь как: целое направление в искусстве устаревает, превращается в анахронизм, внезапно теряя фасцинативные свойства. Отныне никаких шансов пройти сквозь фильтры! Все внимание публики лишь новым созвучиям, терминам, идеям, стилям поведения! Хорошо известна избирательность восприятия информации у представителей единой научной или художественной школы. Такое впечатление, что у них фильтры то ли сошли с одного конвейера, то ли выращены в одном инкубаторе. Но одинаковое устройство фильтров и одинаковая восприимчивость к фасцинации не только у сплоченных. группировок. Глухота к одним фасцинативным воз-действиям и чуткость к другим — естественный результат разделения общества, например, но интересам. Разделений таких очень много, и фасцинация сопровождает каждое из них. А контрфасцинация — по пятам за ней.
Наверное, специалистам по рекламе лучше всего известно, какие атрибуты, какие сигналы играют фасцинативную роль в различных коллективах и группах. Известна им и «скорость» выработки контрфасцинации у разных групп населения. Ведь любой удачно найденный прием рано или поздно приедается (правда, он может повторно выступить на авансцену — мода на ретро тому стримером).
Мода, массовые увлечения или поветрия сами бросаются в глаза. А вот движущие механизмы этих процессов лежат в глубине и не столь наглядны. Среди этих скрытых пружин — фасцинация и неразлучная с ней контрфасцинация. Вероятно, энциклопедическая осведомленность в историческом прошлом населяющих нашу планету народов обостряет проницательность Ю. В. Кнорозова, когда он всматривается в явления современной жизни. "К адресатам стала поступать информация в количествах, намного превышающих возможности анализатора, что привело, в порядке защитной реакции, к снижению интереса к новой информации в целом и повышенной избирательности".
Частое и, кроме того, непрерывное в течение больших отрезков времени воспроизведение художественных произведений хотя и расширило «концертную аудиторию», но одновременно привело к значительной утрате фасцини-рующих свойств. В порядке поиска новых приемов появилась, например, мода на музыку повышенной громкости, т. е. использование приемов шоковой фасцинации (сверхритмической), в области хореографии мода на аутофасци-нирующие танцы «для себя»...» К таким выводам приходит Ю. В. Кнорозов.
Размышлять о фасцинации и контрфасцинации — это своего рода упражнение в диалектике. В самом деле, ведь они противоположны, разнонаправленны, но в то же время предполагают друг друга. Они взаимно отталкиваются, они же превращаются одна в другую, взаимоперетекают. Фасцинация порождает контрфасцинацию, и наоборот. Поле борьбы и единства этих двух взаимосвязанных сущностей — едва ли не все сферы общественного бытия, и в первую очередь коммуникативные процессы. Мы постоянно, изо дня в день вступаем в общение, устанавливаем и разрываем контакты, так что безотказная фасцинация вместе со своим антиподом непрерывно погружена в самую гущу жизни. В них нет ничего отвлеченного и академического. Фасцинация и контрфасцинация — диалектические противоположности — ежедневно приходят нам на помощь. Право, они заслуживают доброго слова.

МЕТАМОРФОЗЫ СЛОГАНА
ГЛАВА «КОММЕРЧЕСКИЙ СЛОГАН» из КНИГИ АВТОРА «СОВРЕМЕННАЯ РИТОРИКА»

ФАСЦИНАЦИЯ, СПУТНИК ИНФОРМАЦИИ

Информация – это научная абстракция, которая доказала свою полезность. Ее удобно изучать в «чистом виде», но в таком виде ее нельзя ни купить, ни продать. Вообще в виде «дистиллята» она выступает сравнительно редко (с не-которой натяжкой «чистой информацией» можно считать, например, поток те-леметрических данных со спутника). Тут как с родниковой водой. Это ведь не просто химическое соединение двух атомов водорода с атомом кислорода, вкусной воду делает нечто другое.
«Нечто», на практике всегда сопровождающее информацию и делающую последнюю «съедобной», однажды было названо фасцинацией. Понятие фасцинации и само слово ввел в научный обиход еще в 60-е гг. замечательный рус-ский ученый Ю.В. Кнорозов, известный, прежде всего, огромным вкладом в расшифровку письменности древних Майя.
Информация удовлетворяет наш познавательный аппетит, фасцинация возбуждает и поддерживает сам аппетит. Так же приблизительно, как мы переводим «информацию» на бытовой язык словами «сведения» или «данные», фас-цинацию можно перевести словом «возбуждение» или «эмоциональная состав-ляющая».
Существует научная теория информации (к сожалению, даже несколько та-ких теорий), но изучением фасцинации занимались гораздо меньше. Пример чистой фасцинации – барабанная дробь на полковом плацу. Но даже африкан-ские тамтамы передают и информацию. «Предпродажная» подготовка информации чаще всего сводится к разбавлению ее фасцинацией: деловое письмо печатается на фирменном бланке, прейскурант «круто» верстается, для раскраски сайтов используется вся мощь современных графических пакетов и т. д. Из сказанного ясно, что фасцинация в целом – необозримая тема. Поэтому мы сосредоточимся на одном практически важном виде сообщений, в которых фасцина-ция явно преобладает над информацией. Речь пойдет о лозунгах.

РОДОСЛОВНАЯ ЛОЗУНГА

Из нашего языка английское slogan постепенно вытесняет немецкое по происхождению лозунг. Теперь в нашем сознании лозунг - призыв, написанный преимущественно на кумаче, а слоган – такое же обращение к эмоциям, но на этикетке лимонада. Однако торговый и политический лозунг -– близнецы-братья, и сведения о политическом лозунге полезны при создании коммерческой рекламы.
Когда-то slogan означал воинственный клич, с которым воины шотландского клана бросались на врагов (у каждого клана, естественно, был свой клич). А немецкое Losung - первоначально военный пароль. У лозунга хорошая родо-словная – люди всегда пытались найти для выражения своих мыслей компактную, запоминающуюся форму и придумывали меткие слова или афоризмы. Коллекционирование и систематизация метких слов – ветвь лексикографии, а собрания афоризмов - широко распространенный вид словарей. Некоторые афоризмы становились девизами. Например: «Один за всех, а все за одного». Вы, наверное, вспомнили о трех мушкетерах, но Дюма просто позаимствовал для своего романа официальный девиз Швейцарской Республики. Девизы не только украшали (и украшают по сей день) ордена, дворянские и государственные гербы, они еще издавна помещались на продукцию коммерческих предприятий. На титульных листах книг знаменитого голландского издательского дома Эльзевир (XVI-XVII вв.) изображение вяза, виноградной лозы и человека сопровождалось латинским девизом Non solus («Не одинок»). А первый в мире журнал, предназначенный для широкого круга читателей – Gentelmen's Magazine (1713 г.) – выбрал себе девиз, настолько точно отражающий идею соединения в целое разнородного материала (E pluribus unum – «Един во многом»), что ею воспользовались несколько возникших сравнительно недавно многонациональных государств: Индонезия, Кения, Ямайка...
Далекий родственник европейских девизов – древнекитайские девизы правления. Примерно с 180 г. до н. э. император Поднебесной, вступая на престол, выбирал девиз своего правления (скажем, «счастье и процветание»), и поддан-ные вплоть до падения империи в 1911 г. отсчитывали «первый год счастья и процветания», «второй год счастья и процветания» и т. д. На ход истории китайцы пытались повлиять, меняя девизы правления и объясняя неудачи неправильным выбором девиза.
Но лозунг в точном смысле, политический и коммерческий - это феномен XX в. В отличие от афоризма мысль в лозунге отступает на второй план, если не исчезает полностью, а на передний выходит фасцинация. Лозунг должен будить не мысль отдельного человека, а эмоции масс. Лозунги были всегда, но только в XX в. их стали сознательно конструировать и использовать для управления общественным сознанием. Французский писатель Андре Жид определял лозунг следующим образом: «Любая краткая, легко запоминаемая формула, которая поражает наше сознание» («бьет по мозгам», современный немецкий эквивалент слова лозунг - Schagwort). Лозунг – это часто афоризм, который дождался своего часа. Найденный или повторенный в нужное время афоризм входит в общественное сознание, как нож в масло, не встречая сопротивления.
Лозунг призывает к действию, поступку (утоли жажду «Не дай себе засохнуть»), возбуждает любовь или ненависть (наш лучший лозунг, придуманный в начале войны Ильей Эренбургом – «Папа, убей немца», - был так свиреп, что мы даже постарались его забыть). Один из самых эффективных лозунгов недавнего прошлого был у популярного американского журнала для подростков mad («Придурок»): «what, me worry?» Это можно перевести примерно как «А мне по фигу!». В пору своего расцвета (конец 50-х - начало 60-х гг.) журнал, публикуя массу глуповатых комиксов, утверждал самодостаточность мира подростка. Он выходил тиражом в 2,4 млн и мог позволить себе не публиковать рекламы.

ПРИМЕМ ЗА ОСНОВУ

Возможно, что вы уже задумывались над тем, не нужен ли вашей фирме собственный лозунг, но ничего удачного вам в голову пока не пришло. Тогда имеет смысл покопаться среди известных афоризмов и подыскать тот, который созвучен времени и удачно позиционирует вашу фирму или ее продукцию. Лозунг ведет себя, как «солдат удачи», который служит там, где он больше нужен. Известный у нас немецкий лозунг «Фюрер думает за нас» - не более чем плагиат. Образец был позаимствован у итальянских фашистов: «Mussolini a sempre raggione» – «Муссолини всегда прав» (20-е гг.). Слова апостола Павла «Кто не работает, тот не ест» стали лозунгом в эпоху Реформации и вновь были постав-лены под ружье сталинским режимом. То же произошло с евангельским текстом «Взявшие меч – мечом и погибнут» (Матф. 26,52). В редакции сценариста кинофильма «Александра Невского» П. Павленко эти слова вошли в школьные учебники как подлинные слова князя. Более близкий предпринимательской практике пример: название Fiat явно выбрано так, чтобы напоминать католику-итальянцу сразу о нескольких торжественных изречениях на церковной латыни. Хотя бы о fiat lux (Да будет свет).
Несть числа зарубежным словарям, содержащих наиболее знаменитые афоризмы и цитаты (из известных произведений, принадлежащие известным людям и т. п.). Отечественная литература, увы, довольно скудная. Приведенный ниже перечень содержит, пожалуй, все основные пособия этого рода, представляющие практический интерес.
Михельсон М.И. Русская мысль и речь. Свое и чужое. Т.1-2, Спб.,1912; (репринтное издание, М., 1994 г.). Самое полное собрание афоризмов, метких слов и поговорок, а также цитат из русской классики, изданное до революции. Для многих выражений приведены сходные с ними на древних и западноевропей-ских языках.
Михельсон М. И. Ходячие меткие слова, М.: Доинформ, 1992 (репринтное изд. 1892 г.) Более раннее и краткое издание того же справочника.
Ашукин Н.С., Ашукина М.Г. Крылатые слова. 6-изд., М., 1996.
Наиболее известный в СССР справочник, непрерывно переиздавался с конца 50-х гг.
Бабкин А.М., Шендецов В.В. Словарь иноязычных выражений и слов. Т.1-2, М.: Наука, 1981–1987.
Бабичев Н.Т., Боровский Я.М. Словарь латинских крылатых слов, М.: Рус-ский язык, 1988.
Душенко К.В. Словарь современных цитат; 4300 ходячих цитат и выраже-ний XX века, их источники, авторы, датировка, М.: Аграф, 1997, 632 с. В книге есть хороший список зарубежных словарей цитат.
Сборники цитат из Библии называются «симфониями». Переиздан в частности указатель Дьяченко Г. Практическая симфония для проповедников Слова Божья. - Издание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1992. Для пользования этой симфонией не нужен текст Библии, цитата приводится полностью. Другие издания этого типа только отсылают к определенным местам текста.

И ПОСМОТРИМ, БУДЕТ ЛИ ЭТО РАБОТАТЬ

Предположим, что вы подобрали какой-то афоризм в качестве лозунга, придумали его сами или заказали рекламному агентству. Прежде чем размещать его на своей продукции или включать в рекламу, проверьте, нет ли у найденного кандидата нежелательных свойств и вредных привычек. То, что кажется вам невинным или не имеющим отношения к делу, может стать очень интересным для ваших конкурентов.
Лозунг должен быть самодостаточен, он не предлагает развития заложенной в нем идеи и тем более полемики с ней.
Это свойство легче продемонстрировать на примере неудачного антиалкогольного лозунга 30-х гг. На лозунг «Алкоголь - медленный убийца» (l'alcool tue lentement) французы дружно отвечали: «А мы не спешим». Кампания провали-лась. На лозунг «Все для человека» в СССР ответили анекдотом «И я видел это-го человека...» Страшно вспомнить, что провалилось после многочисленных агитационных кампаний такого качества.
Изъян может корениться не в самом лозунге, а в его «родословной». Удачное, на ваш взгляд, выражение могло использоваться раньше в таких обстоятельствах или таком контексте, который поставит вас в неудобное положение.
Считается, что один из самых удачных лозунгов, использованных в холодной войне – «опустился железный занавес» - придуман У. Черчиллем и впервые ис-пользован в его Фултоновской речи 1946 г. Но это не так. Впервые его использо-вал годом раньше Геббельс. Выражение появилось в последнем вышедшем из печати выпуске газеты das reich от 25 февраля 1945, причем в контексте абсолют-но идентичном тому, в котором его использовал сэр Уинстон: и у Черчилля, и у Геббельса речь шла о разделе Европы между Западом и СССР. Мало того, у Геббельса эта метафора была совершенно естественной, так как железный противопожарный занавес, который в критический момент может отделить сцену от зала - совершенно реальная вещь в немецком театре и практически неизвестен в Англии.
Почему советская контрпропаганда не обыграла обстоятельства появления этого лозунга, остается загадкой. Тем более что книга, в которой излагались пикантные обстоятельства его появления, была в СССР и многие годы проле-жала в спецхране библиотеки Ленина.
Рациональные комментарии, относятся ли они к содержанию вашего лозун-га или к его происхождению, лишают его ореола фасцинации, т. е. делают бес-полезным. У нас, где реклама встречается с изрядной порцией скепсиса и иро-нии, лозунг нуждается в особо прочной защите от комментариев. И у наших специалистов по рекламе есть кое-какие достижения в создании такой защиты: в качестве лозунга часто абсурдная фраза или используется заведомо, или взя-тая из общеизвестного юмористического контекста. Действительно, лозунги «Отличная от других компания» или «Ваша киска купила бы Вискас» не поддаются дальнейшему оглуплению. МММ всю рекламную кампанию построила на откровенных провокациях. Любой, кто попытался бы иронизировать по поводу высказываний Лени Голубкова или лозунгов, типа «Из тени в свет переле-тая», сам бы выглядел идиотом. Однако у такой стратегии защиты есть недоста-ток, о котором Авраам Линкольн заметил: «Некоторых людей можно дурачить все время, некоторое время можно дурачить всех, но никому не удавалось дурачить всех все время».
Кроме описанного выше приема, который можно назвать «игрой в поддавки», есть и другие. Можно придать лозунгу видимость строгого рассуждения и выну-дить потенциального оппонента играть на трудном поле логики. Примеры бесчис-ленны. Мы приводим сталинское «Наше дело правое, мы победим» только потому, что оно до жути напоминает лозунг французской правительственной пропаганды начала Второй мировой войны (1940), построенный точно по той же схеме: «Мы победим, потому что сильнее» (nous vainquerons parce que nos somme plus forts).
И, наконец, еще один распространенный прием: укрепление лозунга подпорками общего мнения. Лозунг требует, просит, умоляет поступить так, как поступают герои, простые люди, целое поколения и, наконец, просто все пого-ловно. У всех на памяти (на виду, на слуху) бесчисленные «А ты вступил, записался, проголосовал...» (и указующий перст). Или «Новое (наше, молодое – нужное подчеркнуть) поколение выбирает (напиток, жвачку, подгузники, лидера и т. п.)». Родоначальник всех этих опусов – трогательный французский плакат образца 1915 г. Несчастный юноша в униформе призывает покупать облига-ции военного займа: je donne ma vie, donnez votre or (Я жертвую жизнью, вы – только деньгами).
То, что традиция таких призывов не прерывалась ни на один день, свидетельствует сегодняшняя фраза из объявления о наборе водителей в автобусный парк: «Возить не богатых, а всех».

ОТ ОБОРОНЫ К НАПАДЕНИЮ

Оборона важна, но выиграть битву за массовое сознание, можно только наступая. В арсенале наступательного оружия ритм, рифма, парадокс, каламбур. Хотя это далеко не полный перечень средств, которые индуцируют фасцинацию. Важнее всего, пожалуй, ритм. Приведенные далее примеры показывают, что одна и та же ритмическая схема воздействует на людей, говорящих на разных языках и относящихся к разной культурной традиции. Сравните до боли знакомые нам лозунги с западными:
Мир, труд, май.
Надежно, выгодно, удобно.
Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer.
Credere, obbedere, combattere (Муссолини).
Когда в разгромленной Франции к власти пришло коллаборационистское правительство Виши, оно стало искать замену официальному девизу Французской республики: Libertй, Egalitй, Fraternitй (Свобода, равенство, братство), но бережно сохранило его ритмическую структуру: Travaille, Famille, Patrie (Труд, семья, родина).
Почему именно такая ритмическая структура – три удара (та-та-та) и падение тона, показывающие, что перечисление завершено - оказывает завораживающее воздействие на аудиторию, объяснить трудно. Вероятно, мы имеем дело с какой-то древней структурой, коренящейся в подсознании людей. Но о важности именно такой ритмической структуры свидетельствует, например, выбор первых тактов «Пятой симфонии» Бетховена в качестве позывных bbc. Якобы эти такты напоминают три точки и тире – переданный азбукой Морзе сигнал v (от victory «победа»). Видимо, здесь тесно переплелись интуитивные находки и попытки задним числом дать им рациональное объяснение.
На следующем месте нужно поставить рифму, которая может поддерживать ритмическую структуру. На каждом шагу мы слышим: «Жилет» - лучше для мужчины нет», и вспоминаем: «У МММ нет проблем». Для американцев классика предвыборный лозунг Д. Эйзенхаура i like ike. Иногда вместо классической рифмы используют анафору («начальную рифму»): Велла, Вы Великолепны. Может быть, это не такая высокая поэзия, но свою функцию она выполняет: непритязательные строчки застревают в памяти, они у всех на устах, а это и есть то, что нужно. Тесная связь содержания лозунга (каким бы бедным ни было это содержание) и формы очень осложняет задачу перевода. Лозунги следовало бы не переводить, а скорее адаптировать к другой национальной культуре и языковой среде. Знаменитая фирма «Кодак» пришла в Россию с лозунгом: «Вы нажимаете на кнопку, мы делаем все остальное». А во Франции ее лозунг звучал так: clic, clac... merci kodac!. Тут и рифма, и ритм!
Не обязательно, чтобы в лозунге была рифма или ритм, существует масса других приемов («фигур речи»), которые накапливались и оттачивались веками. Фирма Партия поражает нас очень известной фигурой, которая называется па-радоксом: «Вне политики, вне конкуренции». Старый лозунг киностудии «Метро Голден Майер» построен на метафоре: «Больше звезд, чем на небе». И, наконец, злобный каламбур фашистской пропаганды: «Джунайтет стайтс (jewnited states)». Годится все, что может привлечь внимание, лишь бы только... Смотрите выше, раздел «И посмотрим, будет ли это работать».
Пока наши лозунги – и коммерческие, и политические – редко поражают воображение. Даже лозунги, прозвучавшие в серии клипов «Русский проект», были безлики и космополитичны, как евроремонт. В переводе боевой лозунг шотландских полков английской армии означает что-то вроде «А ну-ка сунься!», впечатляющим и грозным его делает шотландский диалект: Wha daur meddle wi' wee! И нам пора научиться говорить на своем языке, пользуясь всей палитрой красок русской речи.
И последнее. Лозунг может быть безупречен с точки зрения всех критериев, которые мы смогли здесь упомянуть. И при этом лишенным фасцинации и совершенно неэффективным. Можно предполагать, что у его автора не было Божьей искры. Но если что-то и может высечь эту искру, то только глубокое понимание психологии тех людей, к которым обращен призыв, их чаяний и мотивов. Но это уже другая, более обширная тема.

Н. Л. Мусхелишвили, Ю. А. Шрейдер

Автокоммуникация как необходимый компонент коммуникации*

В развитие идеи Ю. М. Лотмана о двух коммуникационных каналах в культуре, прием адресатом сообщения извне рассматривается как инициация этим сообщением автокоммуникацьи адресата со своим иным Я — внутренней речи. Анализируется роль фасцинации (в смысле Ю. В. Кнорозова) в ассимиляции адресатом содержащейся в сообщении информации с помощью внутренней речи и возникновения в последней фасцинации и контрфасцинации. Рассматривается роль творческого воображения в создании новой информации под воздействием освоенного сообщения. Показывается, что изменение тезауруса адресата под воздействием принятого сообщения связано не только с освоением ин-формации, содержащейся в сообщении, но и с порождением новой.

Модели коммуникации в человеческом обществе и, прежде всего, научно-технической коммуникации традиционно рассматривают ее феномен как процесс передачи, накопления и обработки информации с точки зрения ее восприятия потенциальным адресатом (или, как часто говорят, — потребителем информации). Появление экспертных систем, основанных на «базах знаний», привело к необходимости различать неявное или личностное знание и собственно информацию как отчужденное от индивидуального носителя (социализирован-ное) знание, существующее в виде сообщения, записанного на материальном носителе. В связи с этим возникла новая проблема извлечения знаний, т. е. поиска эффективных методик превращения личностного знания эксперта в объективированную информацию [1]. При этом обычно не обращается внимание на то, что специалист по извлечению знаний (когнитолог) не имеет непосредственного доступа к личностному знанию эксперта, поскольку оно еще не вербализовано в виде сообщения. Когнитолог имеет дело с уже вербализованным, воплощенным в тексте знанием, т. е. с информацией, которую формирует эксперт как автор исходного текста, подлежащего обработке при введении в базу знаний.

* Работа выполнена пря поддержке РФФИ, проект № 96-06-80627.
ISSN 0548-0027 . НТИ . СЕР . 2 . ИНФОРМ. ПРОЦЕССЫ И СИСТЕМЫ . 1997 . № 5
1-1-1664
с. 1

В нашей работе [2] мы исследовали вопрос о том, как первичный образ-организатор (значение текста) воплощается в тексте, который реализуется во внешней речи. Принципиальную роль здесь играет тот факт, что акту внешней речи предшествует предварительное «проговаривание» во «внутренней речи». Речь идет не о простом «озвучивании» последней, но именно о проговаривают ее «про себя», в результате чего формируется буду¬щее сообщение, отчуждаемое от адресата через внешнюю речь. Эта внутренняя циркуляция сообщения составляет то, что Ю. М. Лотман [3] назвал автокоммуникацией. В. С. Библер [4), по сути, исследовал автокоммуникации как процесс внутреннего диалога с «иным», возникающим как образ «иного Я».
В настоящей статье мы намерены показать, что внутренняя речь играет не менее важную роль в восприятии сообщения. Оно обычно многократно перечитывается, пока не инициирует в сознании адресанта циркуляцию внутренней речи, когда содержание воспринятого текста начинает им «проговариваться для себя» как собственная речь. Таким образом, восприятие сообщения состоит в его ассимиляции как внутренней речи. Понять пришедший научный текст — это значит сделать его содержанием собственного сознания, которое адресат способен проговаривать во внутренней речи, еще и еще раз сообщая его самому себе. Только в результате такой ассимиляции он может использовать сообщение как личное знание.
В семантической теории информации [5] восприятие сообщения Т адресатом интерпретируется как изменение его индивидуального тезауруса под влиянием данного сообщения. Мерой информации, принятой адресатом из сообще-ния Т, эта теория предлагает считать степень изменения его тезауруса ?, который здесь мыслится как склад накопленных фактов. Если тезаурус ? слишком беден, то адресат не в состоянии воспринять информацию из сообщения Т. Более богатый (содержащий больше и априорной информации) тезаурус извлечет из того же сообщения больше информации. Достаточно богатый тезаурус воспримет всю информацию 1(Т), содержащуюся в данном сообщении. Дальнейшее обогащение тезауруса приведет к тому, что данное сообщение будет содержать для него все меньше информации. Очень богатый тезаурус не получит из сообщения никакой новой информации, хотя может получить информацию о самом адресанте. Так, преподаватель на экзамене крайне редко получает из студенческого ответа новую информацию о своем предмете, но получает информацию об уровне знаний студента. Политик не извлечет из передачи по каналам массовой информации новых сведений о предпринятых им шагах, но зато узнает, в какой мере эти шаги стали достоянием массовой аудитории. Ученый может узнать из статьи другого, что конкуренты его опередили.
Однако в указанной модели семантической ин¬формации не учитывается очень важная вещь: освоение поступившего сообщения на уровне внутренней речи адресата не просто добавляет пришедшую информацию к своему тезаурусу, но стимулирует порождение в тезаурусе непредвиденных знаний. Тезаурус адресата было бы точнее представлять не как склад готовых знаний, извлекае-мых по мере надобности (в том числе и для освоения новых сообщений), но как динамическую систему образов-значений, способных индуцировать внутреннюю речь и, в процессе ее циркуляции, порождать знание, не содержащееся в полученном сообщении.
В дальнейшем изложении мы опираемся на три фундаментальные идеи: концепцию двух коммуникационных каналов Ю. М. Лотмана [3], концепцию Ю. В. Кнорозова [6], согласно которой информация и фасцинация суть неотъемлемые компоненты сообщения, и концепцию внутренней речи по Л. С. Выготскому.
Л. С. Выготский, по-видимому, первый отказался от понимания внутренней речи как редуцированной (не озвученной) речи [7, с. 315], указав на ее самостоятельность как психологического явления. Эта мысль дополнительно удо-стоверяется и тем, что молитва, произносимая вслух, как и стихи, скандируемые «про себя», но не «для себя», обладают всеми признаками внутренней речи (о которых см. ниже), но звук присутствует.
При коллективной молитве вслух каждый участник произносит соответствующий текст «для себя», воспринимая его как внутреннюю речь, а не как сообщение, направленное другим участникам, о которых предполагается, что они заранее знают этот текст или самостоятельно отслеживают его в письменной форме. Если известную молитву чита¬ет священник, то остальные повторяют ее «про себя» как внутреннюю речь. Аналогичный феномен возникает при высту-плении поэта в аудитории, хорошо знающей его творчество (вплоть до того, что она готова подсказывать поэту строки, выпавшие из его памяти).
Возникает проблема: какова коммуникационная роль внутренней речи? Эта речь не может нести информацию для субъекта, ибо он сам как создатель текста ее знает заранее. Иначе говоря, здесь тезаурус приемника совпадает с тезаурусом источника, что соответствует нулевой семантической информации [5]. Вос-принимая свою внутреннюю речь, субъект не узнает о мире ничего такого, чего бы он не знал заранее. Тем не менее, из этого не вытекает, как убедительно показал Ю. М. Лотман [3], что в процессе внутренней речи не происходит коммуникации. Подчеркнем для начала одну из главных идей работы Ю. М. Лотмана. Речь идет о способности человека многократно перечитывать хорошо знакомые художественные тексты. Разумеется, по крайней мере с какого-то момента, та-кой читатель перестает извлекать из знакомого текста новые нюансы описанных в нем событий. Однако это повторное чтение инициирует внутреннюю речь. В ней читатель становится как бы участником этих событий, описывая для себя собственную жизнь, в которой получает но¬вое существование перечитываемый художествен¬ный текст. Повторение событий во внутренней речи создает новое видение самого себя через мир читаемого текста. Здесь принципиально важно то, что внутренняя речь стимулируется повторно перечитываемым или вспоми-наемым текстом, который сам становится частью внутренней речи.
Этот феномен порождения и повторения внутренней речи Ю. М. Лотман описывает теоретически как функционирование в культуре двух моделей коммуникации, используемых для двух разных каналов.
с. 2

В первом из них автор сообщения (или, по Ю. М. Лотману, адресант) передает его в некотором контексте, позволяющем определенным обра¬зом дешиф-ровать это сообщение, извлекая из него желательную для адресанта или адресата инфор¬мацию. Для адекватного восприятия передаваемого сообщения необходимо, чтобы подразумеваемый адресантом контекст был заранее известен адресату, входил бы в качестве необходимого фрагмента в его тезаурус. Рассо-гласование контекстов приво¬дит к искажению дешифровки сообщения, т. е. к коммуникационной неудаче*. При этом коммуникация подразумевает, что кон-такт между адресантом и адресатом предполагает наличие общего для них культурного кода, с помощью которого адресат способен адекватно (в соответ-ствии с намерениями адресанта) дешифровать сообщение, закодированное в данном коде. (Вот почему для понимания про¬изведения, возникшего в культуре, к которой адре¬сат не принадлежит, необходимы комментарии.)
Второй канал работает по другому принципу: в нем существенно изменение (сдвиг) контекста, определяющего понимание сообщения, что ведет к перестройке кода, обусловленной наличием внешних (по отношению к коммуника-ции) толчков, сдвигающих контекст.
Первый канал осуществляет коммуникационное взаимодействие, когда адресат принципиально от¬делен от адресанта, направляющего ему сообще¬ние. Этот канал типа Я — ОН.
Второй канал подразумевает нераздельность адресанта с адресатом. Это ка-нал Я — Я, в кото¬ром происходит автокоммуникация. При этом воз¬можны, как мы увидим, случаи, когда адресант оказывается одним из адресатов, т. е. имеет место коммуникация с коллективным Я. Это совмещение в одном субъекте двух ролей — адресанта и адре¬сата — проявляется в том, что в процессе коммуни¬кации изменяется не только тезаурус (содержание сознания) адресата, но и со-стояние (тезаурус) са¬мого адресанта. (Замечание: Этот феномен изме¬нения те-зауруса, передающего сообщение, хорошо иллюстрирует известная преподава-тельская шутка: «Так долго объяснял этот вопрос студентам, что наконец сам понял, в чем там дело.» Этот при¬мер важен для дальнейшего, поскольку в нем суще¬ственную роль играет повторяемость объяснения. Кроме того, преподава-тель, естественно, входит в коллективное Я своих слушателей.)
По Ю. М. Лотману, внешний текст, иницииру¬ющий автокоммуиикацию, «выступает не как со¬общение», но «как стимулятор развития мысли» [3, с. 231]. Этот текст вводит в сознание адресата новый «добавочный» культурный код, на котором строится внутренняя речь, а на ее основе строится автокоммуникация. Возникновение этого добавоч¬ного кода Ю. М. Лотман описывает, как «столк¬новение и взаимодействие двух разнородных на¬чал: сообщения на некотором семантическом язы¬ке и вторжение чисто синтагматического добавоч¬ного кода» [3, с. 232]. Этот синтагматический код он связывает с содержащимся в иниции-рующем ав¬токоммуникацию тексте ритме, реализующимся на разных уровнях — от лексико-семантического до фонетического. Эта мысль Ю. М. Лотмана позво¬ляет гораздо глубже понять значение ритмической организации молитвен-ных текстов, которую авто¬ры подробно исследовали в [8].
Ритмическая организация текста несет в себе фасцинацию, которая, согласно Ю. В. Кнорозову [6], составляет, наряду с информацией, важный компонент тек-ста в культуре. Функционирование текста как фасцинации в процессе его повто-рения отмечает Ю. М. Лотман [3, с. 232].
По Ю. В. Кнорозову [6], культурные тексты мо¬гут различаться по тому, ка-ково соотношение в них информации и фасцинации, а по Ю. М. Лотману [3], именно наличие фасцинации определяет способ¬ность текста инициировать про-цесс автокоммуни¬кации, в рамках которой создается новая информа¬ция, цирку-лирующая во внутренней речи. В част¬ности, таким инициирующим текстом может слу¬жить «запись для себя», несущая сообщение для автора (адресанта) и стимулирующая в нем поро¬ждение внутренней речи как мысленное прогова-ривание закодированного в этом тексте сообщения, т. е. превращающая его од-новременно в адресата и адресанта.
В концепции Ю. В. Кнорозова важнейшая функ¬ция фасцинации состоит в том, что она «затягива¬ет» адресата в содержание воспринимаемого текста, не позволяет ему, получив достаточную, по его меркам, информацию произвольно оторваться от этого текста. Текст, обладающий достаточно силь¬ной фасцинаци-ей, не «отпускает» адресата даже в том случае, когда он перестает восприни-мать в нем новую информацию — когда его тезаурус «насы¬тился» и уже содер-жит всю информацию, несомую текстом, После прочтения поэтического произ-веде¬ния в памяти (фактически во внутренней речи) не¬прерывно всплывают осо-бенно яркие строки, а для людей, наделенных особой поэтической восприим¬чивостью, — целые стихотворения. А. А. Жолков¬ский [9, с. 16G-161] приводит рассказ о том, как А. А. Ахматова читала за столом новые стихи, а Б. Л. Пастер-нак тут же повторял за ней целые че¬тверостишия, непроизвольно их редактируя. (По вежливому замечанию Анны Андреевны — улуч¬шая их.) Известно, что Н. Я. Мандельштам запо¬минала стихи мужа, когда он их впервые при ней произ-носил, а через много лет воспроизводила их по памяти. Как после музыкального концерта слу¬шатели непроизвольно вспоминают и даже напева¬ют фрагменты услышанного, так и молитва, услы¬шанная в церкви, продолжает жить в тех, кто в ней участвовал,
Ю. В. Кнорозов даже утверждал, что из тек¬ста, лишенного фасцинации, ин-формация вообще не усваивается. Наоборот, заумные стихи или яр¬кие бессмыс-лицы врезаются в память и остаются во внутренней речи. Фасцинация позволя-ет ощу¬тить текст как «текст для себя», «войти в него» и осмыслить его с пози-ции соучастника событий или даже соавтора. Слышимая музыка воспринимает¬ся, когда она оказывается «музыкой во мне», а сти¬хи оказывают подлинное дей-ствие, когда слушаю¬щий (читающий) «сливается» с лирическим геро¬ем.

* Классической иллюстрацией коммуникационной неудачи может служить анекдот о том, как в определенной компании все анекдоты были перенумерованы и участникам оставалось только называть номера анекдотов, подходящих к возника¬ющей ситуации. Новичок назвал номер наугад, и оказалось, что соответствующий анекдот нельзя было упоминать при дамах

с. 3

Но нельзя сказать, что внутренняя речь есть ис¬ключительное порождение инициирующей ее внеш¬ней речи (устной или письменной). Внутренняя речь может возникать как реализация в речи исход¬ного образа-ростка, являющегося значением поро¬ждаемого текста. Этот образ служит своеобразным организато-ром той речи (сначала внутренней, а за¬тем и внешней), в которой этот образ вербализует¬ся — переходит в осмысленный текст, способный функционировать в коммуникации Я — ОН. В этом процессе этот текст реконструируется адреса-том [2, 10]. Первичное становление образа-организато¬ра во внутренней речи как первичного ритма — гула — музыки хорошо известно в поэзии. При генерации чисто информативного текста эта роль первичного оформления текста, предна-значенного для внешней коммуникации, во внутренней речи может быть в сильной степени редуцирована. На¬столько, что сама внутренняя речь может не за¬мечаться адресантом в качестве самостоятельного этапа существования тек-ста. Мы не располагаем материалами, свидетельствующими о порождении мо-литвенных текстов. Однако вполне позволитель¬но предположить, что они пер-воначально возника¬ют как внутренняя речь, как безмолвная молитва, которая позднее вербализуется во внешней речи и отшлифовывается в совместной мо-литвенной прак¬тике.
Вернемся теперь собственно к феномену вну¬тренней речи. Громадная заслуга Л. С. Выготского состоит как раз в том, что он предположил рассма¬тривать внут-реннюю речь как особый феномен, а не просто редуцированную (не озвученную) внеш¬нюю речь (ср. определение Миллера «речь минус звук» (7, с. 315]).
Внутренняя речь обладает рядом релевантных признаков, важнейшие из ко-торых мы попытаемся перечислить ниже.
Повторяемость. Для развитой внутренней ре¬чи характерно непрерывное проговаривание одно¬го и того же речевого содержания, вплоть до ре-цитирования одних и тех же ритмически органи¬зованных фрагментов. Послед-нее особенно харак¬терно для повторяющихся или подобных фрагмен¬тов молит-вы — в пределе «непрерывной молитвы», а также рецитирования стихотворных фрагментов. Это не означает повторения информации, содержа¬щейся в таких фрагментах. Эта информация непре¬рывно обогащается за счет работы вообра-жения* и рефлексивной медитации.
Фасцинация. Указанная повторяемость резко усиливает ритмичность внут-ренней речи в допол¬нение к уже содержащейся в ее фрагментах рит¬мической организации. Тем самым фасцинация не только инициирует внутреннюю речь, но и поддер¬живает ее существование. Вплоть до того, что не позволяет от нее отвлечься.
Рефлексивность. Внутренняя речь не только пересказывает и формирует фак-тическое содержа¬ние, но и становится предметом мысли или, как минимум, осо-бого эмоционального отношения. Она провоцирует вопросы к самому себе (Как это сде¬лано? Как это относится ко мне? Как это мож¬но выразить иначе?). Даже если подобные вопро¬сы не осознаются явно, варьирование проговарива¬емой речи уже есть попытка соотнести ее с ощущаемыми интенциями, т. е. рефлексивный контроль.
Аграматичностъ. Внутренняя речь не контро¬лируется грамматическими пра-вилами, поскольку не стремится к логически точному выражению со¬держащейся в ней информации. Это видно уже из того, что при ее оформлении в речь устную и, тем более, в письменную от адресанта требуют¬ся особые усилия для придания ей грамматической правильности. Так называемые «грамматические вольности» в поэзии объясняются не «неграмот¬ностью» поэтов, но близостью поэтической речи к внутренней, точная передача которой для поэта важнее формальных правил.
Я-направленностъ. Внутренняя речь — это «речь про себя» не только в том смысле, что она не озвучена. В буквальном смысле это речь про себя, ибо ее предметом оказывается собственное Я коммуницирующего, это речь не только с со¬бой, но и о себе самом. Инициирующий внутрен¬нюю речь внешний текст, повествующий о событи¬ях внешнего мира, переосмысливается во внутрен¬ней речи как текст о себе. Ю. М. Лотман приводит пример того, как читала романы пушкинская Та¬тьяна, «воображаясь героиней своих возлюблен¬ных творцов, Клариссой, Юлией, Дельфиной» [3, с. 238]. Дети не случайно играют в излюб-ленных героев, отождествляя себя с ними. Взрослые дела¬ют то же самое, не отдавая себе в этом отчета. Видимо, полноценное восприятие текста возмож¬но лишь при условии мысленного вхождения в мир произведения, отождествления себя с героями или, особенно в поэзии, с авторским Я.
Даже когда человек не просто изучил, но освоил некий научный или учеб-ный текст, он повторяет и варьирует его во внутренней речи как текст, выра¬жающий его личное знание. Это уже текст о том, что Я знаю, а не текст о знани-ях другого. Иначе го¬воря, понимание переходит в постижение (ср. [12]).
В. А. Успенский дал прекрасное определение то¬го, что человек готов считать доказательством, а именно: доказательством человек считает то рассу¬ждение, которое он готов отстаивать как собствен¬ное убеждение от собственного лица. Поэтому про¬читанные им аргументы становятся уже его соб¬ственными аргумен-тами. В этом случае он спосо¬бен повторять эти аргументы во внутренней речи, чтобы еще и еще раз убеждать самого себя в том, что ему уже известно.
Нечто аналогичное происходит и при порожде¬нии внешней речи. Она сна-чала существует как внутренняя речь о самом себе, о своем отношении к неко-торым предметам собственного воображения. И лишь переходя во внешнюю речь, она становит¬ся речью о чем-то отчуждаемом от моего Я. Фраза Г. Флобера «Мадам Бовари — это я» лишь од¬но из многочисленных свидетельств этого эффекта. Ученый, пишущий научный труд, трансформиру¬ет свое личное, отно-шение к открывающейся ему истине в безличное и отчуждаемое от автора изло¬жение истины о внешнем мире.
Коллективность Я. Адресуясь к самому се¬бе, адресант вполне может пред-ставлять себе де¬ло так, что он коммуницирует с другими Я, кото¬рые способны воспринять то же самое сообщение Для этого вовсе необязательно фактически переда¬вать сообщение другим. Достаточно иметь образы
________________________________________
*Мы имеем в виду концепцию Я. Э. Голосопкера об имагинации как творческом вооб-ражении: «Имагинация есть как бы высший орган разума, его высшая деятельность — одновременно творческая и познавательная» [11, с. 123].

с. 4

этих других в своей рефлексии и представить себе их как слушающих мою внутреннюю речь. Во вну¬тренней речи мы часто ведем диалоги с другими, пыта-емся объяснить им свою точку зрения и пред¬ставить их контраргументы. Без та-кого предвари¬тельного проговаривания ситуации (с соответству¬ющей рефлекси-ей) не возможен реальный диалог на основе внешней речи. Поэт обращается к тем, кто может его адекватно понять, ощутить нерв его произведения (пусть даже это лишь несколько близких друзей). Ученый обращается к микрокол¬лективу коллег, работающих над той же пробле¬мой, воображая заранее их реакцию.
Во время коллективной молитвы ее участники в своей рефлексии представ-ляют себе других как включенных в общую внутреннюю речь. Произне¬сение коллективной молитвы вслух нужно не для того, чтобы другие услышали хоро-шо известные им наизусть слова (или слова, написанные в молит¬веннике или на стене храма), но только как внеш¬ний символ общей внутренней речи.
Наконец, верующий, который проговаривает молитву во внутренней речи, уверен, что эту речь слышит Бог. Сама мысль о наличии свидетеля, не¬сомненно, влияет на внутреннюю речь молящегося. Так же точно сама мысль о возможно-сти того, что мы ведем разговор при наличии подслушивающей аппаратуры, влияет на ход разговора.
Порождение информации. В коммуникации Я — Он передаваемая адресан-том информация остает¬ся постоянной — она не зависит от ее восприятия адре-сатом. В автокоммуникации, в процессе про¬говаривания с самим собой, ини-циирующие ее тек¬сты становятся культурным кодом и теряют роль информаци-онного сообщения, превращаясь в «схе¬му организации сообщения» [3, с. 242]. Само же со¬общение порождается во внутренней речи, обога¬щаясь содержанием. Внутренняя речь играет фун¬даментальную роль и в порождении внешнего со¬общения. В работах авторов [2,10] описана модель порождения речи как верба-лизации в сознании пер¬вичного образа-организатора. Это и означает, что пер-вичный текст возникает у адресанта как его внутренняя речь, которая затем, по законам логики языка, трансформируется во внешнее сообщение.
В культуре действуют обе коммуникационные системы Я — Он и Я — Я. Преобладание пер¬вой системы означает, что культура строится по принципу научения, где знание добывается малым слоем, но передается всем достаточно унифициро¬ванным способом. При преобладании второй но¬вое знание порожда-ется большинством. Как пишет Ю. М. Лотман, «реальные культуры, как и худо¬жественные тексты, строятся по принципу маятникообразного качания между этими системами» [3, с, 243]. Культуры с преобладанием первой си¬стемы более динамичны, в них общее знание ра¬стет быстрее, но большинство воспринимает это знание пассивно (как потребители). В культурах, где доминирует вторая система, общие культур¬ные коды сохраняются постоянными дольше, но в про-цесс культуротворчества втягивается гораз¬до большая часть принадлежащих этой культуре. Нам представляется, что концепция двух струк¬тур коммуника-ции более плодотворна при иссле¬довании культур и создании соответствующей ти¬пологии, чем расхожие противопоставления раци¬онального (научного) и ир-рационального (художественного) познания или естественного (точного) и гу-манитарного знания (ср. «Две культуры» в пони¬мании Ч. Сноу).
В науковедении уже хорошо известно, что науч¬ное познание далеко не ис-черпывается рациональ¬ными моментами, а через художественную лите¬ратуру мы получаем массу фактических сведений. Глубинное взаимодействие естест-веннонаучного и гуманитарного знания также обсуждается доста¬точно давно.
Наоборот, выделенные две структуры коммуни¬каций (Я — ОН и Я — Я) имеют четко различимые механизмы независимо от содержания, которое пе¬редается и создается с помощью этих механизмов. Эти механизмы взаимодей-ствуют и при трансля¬ции научных текстов, и текстов художественных, и тек-стов мифологических, и текстов религиозно¬го содержания. Но в каждой кон-кретной ситуации эти механизмы могут быть отчетливо выявлены, и они никак не взаимозаменимы (как могут быть взаимозаменимы научные и художествен-ные меха¬низмы передачи одного и того же содержания). Дистинкция здесь происходит не по типу транслируе¬мого содержания, не по принципам убеди-тельности и даже не по способу восприятия текстов. Разли¬чие идет по самой структуре коммуникации. Несо¬мненным представляется одно — культура нуж-да¬ется в обеих структурах коммуникаций. Эта мысль эксплицитно выражена Ю. М. Лотманом, который пишет: «Исторический опыт показывает, что наи¬более жизнестойкими оказываются те системы, в которых борьба между этими струк-турами не при¬водит к безусловной победе какой-нибудь из них» [3, с.243].
Сформулированный Ю. М. Лотманом принцип (как любой плодотворный принцип) не закрыва¬ет проблему, но порождает новые. Эти проблемы можно сформулировать только после того, как этот принцип эксплицитно выражен и освоен сознанием как некоторая принципиальная позиция не только по отноше-нию к исследованию различных культур, но и по отношению к поиску страте-гий плодотвор¬ного влияния на культуру. Прежде всего возникает вопрос, мож-но ли избежать «раскачивания маят¬ника» вплоть до деградации культуры? Или такое раскачивание есть неизбежный путь самоорганиза¬ции культуры, в кото-ром она нащупывает состоя¬ния гомеостазиса? Но этот вопрос прямо приводит к проблеме описания взаимоотношения двух струк¬тур коммуникаций. Происхо-дит ли между этими структурами неизбежная конфронтация или же их взаимо-действие при определенных условиях может приводить к некоей гармонии, ко-гда «борьба за су¬ществование» переходила бы во взаимопомощь?
Первый шаг в исследовании этих проблем со¬стоит в анализе взаимодейст-вия двух структур коммуникации. Цель этого анализа — показать, что, вообще говоря, внешняя коммуникация (Я — ОН) индуцирует в адресате внутреннюю коммуни¬кацию (Я — Я).
Начать этот анализ удобнее всего с обсужде¬ния эффекта фасцинации. Ю. В. Кнорозов [6] рас¬сматривает типологию сообщений во внешней ком¬муникации на основе того, какую долю в них со¬ставляют, соответственно, информация и фасцинация. Предполагается, что есть сообщения (на¬пример, научные тексты), которые несут исключи¬тельно информацию, увеличивающую запас знаний
с. 5

(тезаурус) адресата. Из такого рода текстов может извлечь информацию только адресат с достаточ¬но развитым тезаурусом, но адресат уже владею¬щий всей информацией, заключенной в тексте, но¬вой информации из него не полу-чит [5]. Есть сооб¬щения (например, музыка, абстрактная живопись или "заум-ные" стихи), содержащие исключитель¬но фасцинацию, — из них адресат не извлечет ни¬какой информации, хотя он откликается на эти тек¬сты, изменяя свое внутреннее состояние. И, нако¬нец, возможны все промежуточные градации — от преобладания информации до подавляющего пере¬веса фасцинации.
Итак, получаемое сообщение (независимо от то¬го, несет ли оно информа-цию или фасцинацию) ме¬няет состояние адресата. Однако в случае инфор¬мации существует модель такого изменения, интер¬претирующая его в терминах пере-стройки тезауру¬са или системы знаний, а для интерпретации из¬менения состоя-ния адресата под воздействием по¬лученной фасцинации концептуальных средств не существует.
Однако идея, что информация и фасцинация представляют собой как бы не-зависимые компо¬ненты содержания текста, не вполне соответству¬ет концепции Ю. В. Кнорозова. Фасцинация явля¬ется, кодом, «настраивающим» адресата на прием содержащейся в сообщении информации. Не несу¬щий никакой фасцина-ции текст, скорее всего, не будет воспринят адресатом из-за отсутствия уста¬новки на понимание. Наоборот, информация, особо релевантная для адресата, может играть для него фасцинирующую роль. Текст, который, на первый взгляд, несет только фасцинацию, для адресата с достаточно развитым тезауру-сом несет и опреде¬ленную информацию. Так, для музыкально грамот¬ного чело-века музыка несет информацию о замысле композитора и использованных им гармонических средствах.
Восприятие адресатом фасцинации можно упо¬добить автонастройке на вол-ну радиоканала, по которому передается предназначенная этому адре¬сату ин-формация. Даже для восприятия текстов, несущих научную информацию, необ-ходимо, что¬бы они несли для адресата еще и фасцинацию. На фасцинации (включающей повторы сказанно¬го, смысловые рифмы и другие художествен-ные средства) строятся учебники. Даже сухо написан¬ные научные статьи ис-пользуют в качестве средств фасцинации «смысловой ритм» — повторяющийся набор ассоциаций с проблематикой, притягиваю¬щей внимание научного сооб-щества. Даже фами¬лии авторов могут фасцинировать потенциального читате-ля*. Таким образом, можно принять, что в реальной коммуникации использу-ются только тек¬сты, в которых одновременно присутствуют и ин¬формация и фасцинация. Это значит, что любой воспринимаемый текст инициирует в адре-сате внутреннюю речь, в процессе которой он оказывается адресантом к самому себе как своему инобытию, а предметом этой речи оказывается полученная ин¬формация. Иначе говоря, фасцинация, полученная из пришедшего извне текста, инициирует внутреннюю речь, в которой субъект передает своему ино¬му Я по-лученную извне информацию (рис. 1).

Второе Я или Я' включает образ внешнего адре¬сата, т. е. рефлексию об этом адресате. Внутренняя речь очень часто строится как диалог с вообража¬емым партнером (или реальным партнером с во¬ображаемыми реакциями). В молитве внутренняя речь обращена к Богу, которому, как предполага¬ется, эта речь от-крыта. В коллективной молитве (произносимой вслух или молча) внутренняя речь обращена к коллективному Я собравшихся, кото¬рым текст молитвы извес-тен или непосредственно доступен.
В коммуникации Я—Я' адресант не только вос¬производит полученную из-вне информацию, но и присваивает ее как содержание собственного созна¬ния. В этой автокоммуникации внутренняя речь пе¬реносит от Я к Я' полученную извне информацию, а присущая этой речи фасцинация индуцируется фасцинацией внешнего сообщения, но не обязатель¬но ее воспроизводит, В поэзии известны случаи, ко¬гда стихи возникают под влиянием внешнего рит¬ма (стук колес поез-да, услышанная музыка), но сами стихи не воспроизводят этот ритм, создавая новый. Ритм стихотворения-молитвы А. С. Пуш¬кина «Отцы-пустынники и же-ны непорочны» су¬щественно иной, нежели ритм великопостной мо¬литвы св. Ефрема Сирина, послужившей толчком к созданию этого стихотворения, обла-дающего соб¬ственной пушкинской фасцинацией. Ученый может получить извне заряд фасцинации от прочитанной статьи или приковавшего его внимание не-обычно¬го явления, но в инспирированном процессе твор¬чества его фасцинирует открывшееся ему новое образное видение. (Если, конечно, его отклик на полу-ченное сообщение является творческим, а не эпигонским.) Прием информации — это не пополнение статического склада знаний, но включение в динамику внут-ренней речи новых содержаний - как пришедших извне, так и возникающих в атмо¬сфере автофасцинации. В духе предложенной авто¬рами концепции значе-ния:[10] эти содержания при¬сваиваются адресатом как значения-образы, вита¬ющие в вербальном облаке — проговариваемые во внутренней речи (актуально или виртуально). В духе этой концепции следовало бы изменить пред¬ставление о тезаурусе адресата — приемника ин¬формации по следующим двум пунктам:
1) тезаурус следует понимать не как склад язы¬ковых выражений, хранимый в статическом состо¬янии, но как систему образов-организаторов, дина¬мически порождающих внутреннюю речь и возни¬кающих в процессе проговаривания этой речи;
2) способность тезауруса воспринимать из сооб-
________________________________________
* В 50-е гг. Л. И. Гутенмахер разрабатывал проект «информационной машины», т. е. ком-пьютера, куда должна была поступать для хранения вся опубликованная информация, ко-торую ученый мог бы оперативно получать по запросу. При этом Гутенмахер любил гово-рить, что в перспективе компьютер будет отвечать на запросы голосом «любимого арти-ста». Это высказывание воспринималось тогда скорее иронически, но, в действительности, Гутенмахер правильно отдавал се¬бе отчет, что для ученого важна не только сухая инфор-мация, но и определенная фасцинация, делающая возможным ее освоение адресатом.

с. 6

щения новую информацию определяется не только (в некотором смысле, и не столько) количеством и содержанием информации в тезаурусе, но и фасци-нацией, которую несет сообщение — «настроенно¬стью» на адресата.
При изучении феномена фасцинации возника¬ет важная проблема, связанная с ее амбивалент¬ностью. С одной стороны, фасцинация необходи¬ма для извлече-ния адресатом содержащейся в со¬общении информации, в результате чего адре-сат присваивает эту информацию, переводя ее в обра¬зы. С другой стороны, фас-цинация при определен¬ных условиях может заглушить способность адре¬сата критически относиться к получаемой инфор¬мации и создавать новую информа-цию. Проблема состоит в том, чтобы выяснить, от чего зависит способность фасцинации инспирировать или заглу¬шать личное творчество. Разумеется, дело здесь не в «громкости» фасцинации. Мягкая, вкрадчивая фасцинация может затягивать сильнее, чем грубая и оглушительная. Вообще, типологизировать пра¬вильнее не виды фасцинации, а личностные осо¬бенности воспринимающих. (В романе бр. Стру¬гацких «Обитаемый остров» описана ситуация мас¬совой ог-лупляющей фасцинации, но именно у тех, чьим интересам она служит, от нее раскалывается голова.)
Автокоммуникация, возникающая как отклик на сообщение извне, играет роль, аналогичную ро¬ли тезауруса согласно [5]. В ней возникает новое со¬держание (информация) и новая (внутренняя) фасцинация. Здесь можно выде-лить три случая.
1. Внутренняя фасцинация воспроизводит внешнюю, затягивая субъ-екта в то состояние, ко¬торое стремится навязать ему внешний адресант. Эта ситуация описана в «Крейцеровой сонате» Льва Толстого, где она составляет кульминацию произведения. Такой же эффект происходит на советских де-монстрациях и запечатлен в фильме «Обыкновенный фашизм»: «сон разума порождает чудовищ».
2. Внутренняя фасцинация возникает как защита от внешней (контрфасци-нация) в результате ре¬флексии над собственным восприятием субъекта внешне-го сообщения.
3. Внутренняя фасцинация стимулируется принятым сообщением, но не воспроизводит внешнюю, а порождается во внутреннем контуре автокоммуни-кации Я-Я'. Именно это происходит в мечтах Татьяны, упоминаемых в [3]. Именно это происходит в творческом процессе ученого или художника.
Наконец, следует отметить важный феномен, когда автокоммуникация на-чинается с ситуации первого случая, но в результате активных мысли¬тельных усилий субъекта переходит к третьему ва¬рианту (возможно, через второй).
Вернемся теперь к анализу схемы на рис. 1, где прослежена связь между внешней и авто¬коммуникациями. Разобранные выше три случая возникновения внутренней фасцинации связаны с тем, как появляющееся в автокоммуникации вто¬рое Я или Я' соотносится с Я адресата внешней коммуникации.
Возникающая в автокоммуникаций Я-Я' фас¬цинация определяет способ-ность Я' воспринимать проговариваемую субъектом внутреннюю речь и, тем самым, определяет формирование второго Я. В первом из рассмотренных выше случаев фасцинация внутренней речи воспроизводит внешнюю и только укреп-ляет освоение внешнего сообщения, которое циркулирует во внутренней речи как сооб¬щение от Я первоначального адресата. В этом слу¬чае Я' — это Я, вклю-ченный во внешнюю фасцинацию и принявший (ассимилировавший) пришед¬шую информацию как свою. Иначе говоря, Я' — это прочно обученный Я, а расщепление Я и Я' — это временное явление, имеющее место только в про¬цессе интеграции Я во внешнее сообщество. В этом случае субъект не имеет прямых контактов с ины¬ми субъектами. Они для него не существуют как суве-ренные личности, но служат только посредни¬ками для получения безличной внешней информа¬ции.
Во втором случае субъект обладает средства¬ми для рефлексии над внешни-ми событиями и спо¬собен отнестись к ним критически. Это означает выход в рефлексивную позицию, когда сама вну¬тренняя речь становится предметом мысли, также выражаемой во внутренней речи. Этим перекры¬вается непосред-ственное воздействие внешней фас¬цинации за счет контрфасцинации, часто вопло¬щающейся в самоиронии, резко снижающей пафос, вызванный исходной фасцинацией. Самоирония ра¬зоблачает фальшивую возвышенность. Но это не единственный путь контрфасцинации. Другой со¬стоит в том, чтобы то, что лишь претендует на возвышенность, сопоставить с подлинно возвышен¬ным. Мелкость предмета можно обнаружить либо сравнением с чем-то заведомо ни-чтожным (но сход¬ным), либо сопоставив с подлинно великим. (Первое — это ирония, второе — религиозный опыт).
Для самоиронии достаточно рефлексии, т. е. в адресате кроме Я, непосред-ственно, воспринимаю¬щего внешнее сообщение и переводящего его во внут-реннюю речь, должно быть рефлексирующее Я'. Это Я' замечает, что Я уже включено в поток фасцинации, который заставляет следовать коман¬дам извне, и уже этим ставит под критическое со¬мнение необходимость подчиняться непо-средствен¬ному впечатлению. Рефлексирующее Я' подходит к внешнему потоку фасцинации с критической мер¬кой и этим создает предпосылки иронического от¬ношения, проявляющегося во включении во вну¬треннюю речь контрфасцина-ции. Следующий шаг рефлексивного саморазвития состоит в том, что во¬ображение субъекта инкорпорирует в Я' вообража¬емые образы других субъек-тов. Тогда внутренняя речь превращается в диалог с другим или дру¬гими [4]. Этим задаются иные (не только ирони¬ческие) мерки по отношению к получае-мым из¬вне сообщениям. Они не превращаются автомати¬чески во внутреннюю речь от лица субъекта (мо¬нолог), но проходят испытания диалогом. Подчерк¬нем, что речь идет не о воображаемых субъектах, но о (других) субъектах, ре-конструируемых адре¬сатом в своем сознании с помощью имагинативных спо-собностей. Мы не можем проникнуть внутрь другого сознания, иначе как вооб-разив его — со¬здав рефлексивный образ иного сознания и пред¬ставив как оно могло бы реагировать на нашу вну¬треннюю речь. Тем самым внутренняя речь при¬обретает многоголосье — способность с разных то¬чек зрения оценивать по-ступающую извне инфор¬мацию и фасцинацию. Человек способен, в конеч¬ном счете, включить в свое Я Бога и пытаться ин¬корпорировать Его голос в свою внутреннюю речь.

с. 7

На нашей схеме автокоммуникации это означает, что один из участников внутреннего диалога ре¬агирует на внутреннюю речь остальных с абсо¬лютной — вневременной и внеситуационной — по¬зиции. Именно с такой позиции включа-ется в ав¬токоммуникацию «голос совести», отвечающий на все ситуационные оправдания субъектом своих на¬мерений неумолимым «а все-таки!». Из того, что Бог или совесть проявляются в автокоммуника¬ции как плод имагинативного творчества, никак не следует их иллюзорность. Рефлексия над мыслью другого, попытка «сочувствия» или «сопережива¬ния» предмета внутренней речи с иной точки зре¬ния возможна только как творческое воображение мира чужого созна-ния. Этот иной может быть ре¬ален даже в самом грубом материальном смысле, но проникнуть в его непрозрачное для нас созна¬ние можно только усилием воли с помощью имагинативных способностей. Ведь только собствен¬ная мысль не-посредственно доступна для рефлек¬сии, а мысль иного мы можем только вооб-разить, опираясь на опыт общения. Человек получает не¬кий опыт проявления Бога в мире и в собственной душе, но Бог не прорывается во внутренний мир человека насильно. Чтобы возник диалог челове¬ка с Богом, от человека требу-ется соответствую¬щая интенция, реализуемая в его имагинативном творчестве. Конечно, всегда есть опасность при¬нять иллюзию (или хуже — соблазн) в качест-ве той части нашего Я, от имени которого в автоком¬муникации идет речь Бога.
Когда внутренний диалог с Богом оказывает¬ся реальностью, в нем возника-ет особая фасцинация, нейтрализующая внешнюю. В религиозном опыте фор-мируется контрфасцинация, создаваемая за счет полифонии внутренней речи, которая слу¬жит защитой от идеологической манипуляции. Ра¬зумеется, это не исключает того, что религиозные и, тем более, квазирелигиозные учения могут ис¬пользоваться как источник фасцинации, подчиняю¬щей адресата и превра-щающей его в предмет ма¬нипуляции. Этот эффект ярко проявляется в дея¬тельности тоталитарных религиозных сект, мими¬крирующих под традиционные религии. Необходи¬мость защиты от внешней фасцинации возникает и в сфере научных коммуникаций. Сообщение, опи¬сывающее решение (или попытку ре-шения) неко¬ей известной проблемы в духе привычных (и пото¬му кажущихся бесспорными) представлений, фасцинирует уже самим повторением привычных трю¬измов. Часто, однако, решение сложной проблемы нуждается не только в новых методах, но и в новой постановке вопросов. Дело не только в том, чтобы подражать имеющимся образцам, но и в том, чтобы их нужным образом видо-изменять. Исследователь, занятый сложной проблемой, или учащийся, осва¬ивающий новый материал, стоят перед явно не ре¬шаемой задачей, а фасцинация привычного не дает свершиться необходимым изменениям во внутрен¬нем про-говаривании проблемы и возможных под¬ходов к ней. Здесь необходима контр-фасцинация, чтобы преодолеть зачарованность ритмом привыч¬ных мыслитель-ных ходов. Для этого важно путем имагинативного творчества создать рефлек-сирую¬щее Я', способное во внутреннем диалоге поставить под сомнение при-вычные точки зрения, соотнести привычное с вневременным.
Наконец, полезно рассмотреть вырожденный случай, когда внешняя ком-муникация практически отсутствует, а внутренняя речь возникает от опья¬нения алкоголем или наркотиками. Здесь речь идет не о направляемом трезвой волей имагинативном творчестве, а о спонтанно выплывающих в созна¬нии и воплощае-мых во внутренней речи образах. Фасцинация возникает в самой автокоммуника-ции, направляя поток внутренней речи. В этой фасци¬нации нет иного, а Я' есть всего лишь следую¬щий виток Я в результате подпитки циркулиру¬ющей фасцина-ции. Наркотическая автокоммуника¬ция происходит вне наблюдения иного, вне рефлек¬сии с позиции, выходящей в воображении за рамки субъекта. Здесь невозможна критическая рефлек¬сия, невозможно никакое сопротивление наплы-ва¬ющей фасцинации — для этого было бы необходи¬мо «трезвление» ума и сосре-доточенные усилия во¬пи. Свидетельства такой фасцинации можно най¬ти в по-эзии, где внутренняя фасцинация «матери¬ализуется» во внешней. Примеры тому — «Пья¬ный корабль» А. Рембо, «Плавание» Ш. Бодлера и много подобных, где поэт остается наедине с ро¬ем собственных видений, сопровождающих путь к неиз-бежной гибели. Этот случай автокоммуника¬ции под «внутренним наркозом» как бы двойствен первому случаю, где затягивающая фасцинация из¬вне также служит нар-козом, оставляющим субъек¬та наедине с безличной внешней коммуникацией.
Имагинативное творчество преодолевает ме¬тафизическое одиночество субъекта, расширяя структуру собственного Я путем инкорпорирова¬ния в него других Я и превращая внутреннюю речь в диалог с воображаемыми другими.
Наконец, остановимся на, казалось бы, проход¬ном, но очень важном заме-чании Ю. М. Лотмана о том, чем чтение художественного текста (напри¬мер, «Войны и мира») отличается от чтения фак¬тологического текста (например, исторических ис¬точников, которыми пользовался Л. Н. Толстой). Исторические источники мы не станем перечиты¬вать после того, как из них извлечена вся ин-фор¬мация. Иными словами, когда адресат получил из данного сообщения всю содержащуюся в нем ин¬формацию и больше не может из нее извлечь ничего нового. Согласно концепции семантической инфор¬мации [11], адресат, обла-дающий полной информа¬цией, не может из данного текста извлечь никакой до-полнительной информации. Тем самым повтор¬ное чтение такого текста бес-смысленно. Но это — когда речь идет об историческом источнике. Сам же ро-ман перечитывается его читателями много¬кратно, и это вовсе не ощущается как бессмыслен¬ное занятие. Это можно объяснить тем, что полу¬ченная из текста фасцинация не зависит непосред¬ственно от того, знаком ли текст адресату. Нао¬борот, перечитывание текста вводит дополнитель¬ное ритмическое повторение и, тем самым, усили¬вает фасцинацию. Аналогично обстоит дело с клас¬сическими научными трудами — их осмысленно перечитывать, ибо они каждый раз дополнитель¬но стимулируют внутреннюю речь и связанное с ней творче-ское воображение. В свою очередь, до¬полнительная фасцинация помогает обна-ружить в тех же текстах новую информацию, которая ранее оставалась незаме-ченной. Так обстоит дело при ре¬цитации высоких образцов поэзии, так обстоит оно и при перечитывании Библии. Каждый раз откры¬вается новое содержание.
с. 8

В этом можно увидеть и один из резонов повторяющегося чтения одних и тех же молитвенных текстов. Открывающееся новое содержание стимулирует внут-реннюю речь, а вместе с нею имагинативное творчество, укрепляющее в созна-нии адресата его иные Я и усиливающее интенсивность автокоммуникации субъ-екта. Это обогащает его личность, делая ее все более свободной от внешних ис-точников фасцинации.
В заключение сопоставим изложенную концепцию информации с моделью семантической информации, развитой в [5]. В этой модели количество информа-ции, извлекаемой адресатом из некоторого сообщения, характеризуется степенью изменения тезауруса адресата под влиянием принятого сообщения. Для фиксиро-ванного сообщения Т количество информации (I), которое получает из него те-заурус, зависит от информации, уже содержащееся в этом тезаурусе. График за-висимости количества I(?) приведен на рис. 2.

Оплошной линией изображен график взятый из (5). Пунктиром — символи-чески выражено то обстоятельство, что сколь угодно богатый тезаурус извлекает из поступающего сообщения информацию о знаниях адресанта.
При малой информации в тезаурусе адресат не извлекает из сообщения ника-кой информации. При некоторой начальной информации а адресат начинает ас-симилировать поступающую информацию, при I(?)=b тезаурус получит из сооб-щения максимум информации. Величину этого максимума I(T),
соответственно, интерпретировать как величину информации, фактически со-держащейся в сообщении.
С дальнейшим ростом априорной информации в тезаурусе адресат будет по-лучать все меньше новой информации: при I(?)=c он не сможет обнаружить в передаваемом сообщении ничего нового.
Учет феномена фасцинации заставляет внести в эту схему некоторые поправ-ки. При этом главную роль играет не интенсивность фасцинации, которую несет сообщение Т (мы не обсуждаем возможность ее измерения), но возникающая под влиянием этого сообщения индуцированная фасцинация адресата. Под ее влия-нием внутренняя речь обогащает его информацию не только за счет присвоения информации, которую несет сообщение Т, но и за счет творческого создания но-вой. При малой фасцинации последняя лишь помогает усвоить новую информа-цию, и мы имеем ту же кривую, что на рис. 2. Увеличение фасцинации приводит к дополнительной серии кривых, изображенных на рис. 3. Эти кривые служат математической метафорой, смысл которой состоит в следующем. Небольшое увеличение фасцинации сверх уровня, необходимого для того, чтобы информа-ция вообще воспринималась, порождает в тезаурусе адресата новую информацию даже после того, как вся информация из сообщения Т получена. Дальнейшая

интенсификация фасцинации приводит к тому, что во внутренней речи возникает новая ин¬формация, опирающаяся на рост информации I(?) в тезаурусе адресата. Иначе говоря, чем большей информацией обладает внутреннее Я, тем более ее воспринимают и порождают дру¬гие Я. При достаточно большой фасцинации ав¬токоммуникация может породить лавинообраз¬ный рост информации, инспириро-ванной сообще¬нием Т.
Подчеркнем, что рассматриваемая нами схема на рис. 1 заставляет вместо вопроса «Какую (и сколько) информацию извлекает адресат из со¬общения Г»? ставить другой вопрос «Какую информацию индуцирует во внутренней речи по-ступа¬ющее извне сообщение»? Ответ на него требует тщательного исследования феномена фасцинации во внешней и автокоммуникациях. Все изложен¬ное выше можно рассматривать как попытку вы¬яснить, почему именно этот вопрос имеет прин¬ципиальное значение для исследования коммуни¬кации.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Шрейдер Ю. А. Интеллектуализация информационных систем // Итоги науки и техники. Т. 14 .— М.: ВИНИТИ, 1990 .— С. 289-336.
2. Мусхелишвили Н. Л., Шрейдер Ю. А. Значение текста как внутренний образ // Вопр. психоло-гии.— 1997 .— № 3 .— С.. 79-91.
3. Лотман Ю. М. О двух моделях коммуникации в системе культуры. //Тр. по знаковым системам. Вып. 6 .— Тарту, 1973 .— С. 227-243.
4. Библер В. С. Понимание Л. С. Выготским внутренней речи и логика диалога (еще раз о предмете психологии) // Выготский Л. С. Мышление и речь.— М.: Лабиринт, 1996 .— С. 363-376.
5. Шрейдер Ю. А. О семантической теории информации // Проблемы кибернетики. Вып. 13 .— М., 1965 .— С. 233-240.
6. Кнорозов Ю. В. К вопросу о классификации сигнализации // Основные проблемы африкани-стики.— М.: Наука, 1973 .— С. 324-334.
7. Выготский Л. С. Мышление и речь.— М.: Ла¬биринт, 1996 .— 362 с.
8. Мусхелишвили Н. Л., Шрейдер Ю. А. Значение и образ. // Тез. докл. Междун. конф. «Культур-но-исторический подход: развитие гумани¬тарных наук и образования», 21-24 октября, 1996 г.— М.: РАО.— С. 108-110.

Н. Л. Мусхелишвили, Ю. А. Шрейдер

Информация и фасцинация в прямой и непрямой коммуникации*

Взаимодействие пользователя с информационной системой обычно носит характер прямой коммуни-кации, при которой адресат воспринимает недо¬стающую ему информацию из получаемого сообще-ния. При непрямой комму¬никации полученное сообще-ние стимулирует порождение самим адресатом ин-формации, которой система не обладает. Решаю-щую роль здесь играет: феномен фасцинации, а ис-торическим примером служат маевтические диа¬логи Сократа.

Введение в научный обиход понятия информа¬ции привело, в конечном счете, к тому, что оно стало использоваться в качестве универсального и самодостаточного ключа к объяснению самых раз¬нообразных явлений. Решающую роль это понятие сыграло в теории научных коммуникаций. Эта тео¬рия в сущности базируется на представлении о том, что функция этих коммуникаций состоит в воспол¬нении не-достающих знаний отдельных участников коммуникации путем представления им информа¬ции, представляющей эти знания. Такую инфор¬мацию принято называть пертинентной — соот¬ветствующей информационным потребностям дан¬ного уча-стника. Тем самым коммуникация счи¬тается идущей «от знающего к незнаю-щему», то есть построенной по образовательному прин¬ципу.
Компьютеризация научных коммуникаций по¬зволила рассматривать комму-никационный про¬цесс не как систему связей «каждого с каждым», но как ком-муникацию отдельной личности с ин¬формационной средой. Тем самым каждый участ¬ник коммуникации выступает в роли адресата в коммуникации с ин-формационной средой, кото¬рая, в свою очередь, выступает в роли «знающе¬го адресанта» — источника информационных со¬общений, Обычно предполагается, что адресат до¬статочно четко осознает, каких знаний ему недо¬стает. Проблема же состоит в том, как это зна¬ние о недостающем знании представить в виде ин-формации о собственных информационных потреб¬ностях.
История науки показывает, что постановка под критическое сомнение об-щепринятых предпосылок той или иной концепции, неоднократно давала тол¬чок к развитию новых содержательных концепций. В данном случае мы счита-ем уместным и своевре¬менным высказать сомнение в роли принципа «от знающего к знающему» для концепции научных (и не только научных) комму-никаций. Разумеется, от¬каз от этого принципа влечет за собой признание в том, что успех коммуникации не всегда связан с передачей информации. Указанное сомнение под¬тверждается опытом диалогов Сократа, в основе ко-торых, по его собственному признанию, лежит маевтический (буквально: ро-довспомогательный) метод [1]. Сократ (сын повитухи Фенареты) объяс¬няет этот метод на примере повитух (повивальных бабок), замечая, «что ни одна из них не принима¬ет роды у других, пока сама еще способна бере¬менеть и ро-жать» [1, с. 200]. Свою же задачу он видит в том, чтобы «разными способами допыты¬ваться, рождает ли мысль юноши ложный призрак или же истинный и полноценный плод» [1, с.202]. При этом Сократ подчеркивает: «сам никакой му¬дрости не ведаю — это правда» [там же]. Таким образом, Сократ не переда-ет знание ученику (адре¬сату коммуникации), но способствует рождению в нем этого знания. В коммуникации с «незнающим» адресат обретает знание. При-мер Сократа показы¬вает, что принцип коммуникации «от знающего к незнаю-щему» не обладает универсальностью. Это обстоятельство могло оказаться до сих пор неза¬меченным в силу репутации Сократа как мудре¬ца. Его слова «знаю, что ничего не знаю» обычно не принимаются слишком буквально, но скорее как свидетельство того, что мудрец лучше других со¬знает ограничен-ность своего знания. Но независи¬мо от того, каков реальный объем знаний Сократа и насколько искренен он в утверждении собствен¬ного незнания, в ма-евтическом диалоге он высту¬пает как не знающий истины, которой предстоит только родиться в сознании его собеседника.
Далее мы хотим показать, что пользователь мо¬жет реально приобретать знание в коммуникации с информационной средой, этим знанием не облада¬ющей и не способной передать пользователю недо¬стающую ему информацию. Более того, такая ком¬муникация будет особенно эффективна, когда поль¬зователь не осознает, что именно ему не достает, т. е. не обладает знанием о своих информационных потребностях.
Начнем с уточнения того, в чем состоит роль участника коммуникации или адресата. Находя¬щийся в этой роли субъект должен знать, какие сообще-ния адресованы ему и какие ответы умест¬ны как реакция на них. Наша задача — в той си¬стеме понятий, которые вынесены в заголовок ста¬тьи, — описать некоторые особенности человека, участвующего в коммуникации с людьми и вычи¬слительными машинами.
Будем считать, что все предназначенные адресату сообщения — это тексты на естественном язы¬ке попадающие на его «экран». Это может быть компью-терный дисплей, экран телевизора, книга или даже сцена в театре, ибо зри-тель знает, что все происходящее на сцене составляет обращенное к нему со-общение (речь в будке суфлера обращена не к зрителю, но к актерам). Если текст на «экра¬не» содержит обращенные к адресату вопросы, на которые уместен ответ, он помещает свой ответ на «экран», доступный спрашивающим (например, включает стоящий перед ним микрофон, через ко¬торый его речь транслируется для всех участни¬ков конференции). Для успеха коммуникации очень важно, чтобы адресат мог точно локализовать свой «экран» и, тем самым, четко определить, какие со¬общения предназначены ему. В противном случае он обречен на коммуникационную неудачу. Так на заборах, которые предполага-ются «экраном» для любого прохожего, можно прочитать иногда со¬общение, смысл которого на литературном языке может быть передан как: «О прохожий, для чего ты читаешь то, что не предназначено для твоих очей?!» Этот же па-радокс самоотрицания «экрана» содержится в грифе «Перед прочтением сжечь», ко¬торый использован в одном из произведений бр. Стругацких.
Обычно предполагается, что поступающее к адресату сообщение несет в себе информацию — со¬держание этого сообщения, а по реакции адресата (сообщени-ям, которые он направляет в коммуника¬ционную сеть) можно судить, насколько адекватно он воспринял переданную ему информацию. Иначе говоря, сообщение — это как бы контейнер с со¬держимым — информацией, из которого адресат способен «нацедить» необходимую порцию, сделав ее содержанием собственного сознания. Конечно, это только метафора, но она выражает распростра¬ненное представление о сообщении как вместилище информации. После того, как инфор-мация «сцеже¬на» адресатом, контейнер для него практически пуст, он не содержит больше новой информации для этого адресата. На его «экран» это сообще¬ние при-дет как пустое. С точки зрения принципа «от знающего к незнающему» бессмыс-ленно вновь обращаться к сообщению, информация из которо¬го уже усвоена. Ана-логия сообщения с сосудом, а информации с содержимым этого сосуда усилива¬ется, если обратить внимание на то, что природа наполняющей сосуд субстанции очень слабо связа¬на с веществом сосуда. Важно лишь то, что сосуд может быть чем-то заполнен и содержимое не всту¬пает в реакцию с сосудом.
Восприятие субъектом содержания сообщения как информации отличается от перекодировки это¬го сообщения в другое тем, что информация асси¬милируется субъектом как иная сущность — его личностное знание.
В отличие от информации или вещества, напол¬няющего сосуд знание субъекта есть результат ре¬акции полученной информации с личностью адре¬сата и состав-ляет неотъемлемую часть его лич¬ности. Оно не добавляется к тезаурусу субъ-екта, но перестраивает его, создавая в нем новые твор¬ческие способности и но-вое видение действитель¬ности. Все это проявляется в изменении комму¬никационного поведения; в способности восприни¬мать новую информацию и порождать сообщения, можно даже сказать, что субъект, получивший но¬вое зна-ние, живет в иной реальности и становится иным субъектом. Это коррелирует с тем, что сам субъект (и даже его память) не есть сообщение, на¬полненное ино-родной сущностью — информацией, но составляет единое и нераздельное целое с осво¬енным знанием, Адам, познавший добро и зло, — это уже другая личность, для которой нет места в Эдеме. Миф о грехопадении не сводится к рас¬сказу о свое-вольном поступке первого человека и о последовавшем наказании. Его смысл еще и в том, что знание может радикально изменить личность человека.
В работе [2] показано, что сущностное отличие знания от информации со-ставляет главное препят¬ствие при решении основной проблемы когнитологии — инженерии знаний: трансформации личност¬ного знания специалистов-экспертов в информа¬цию, которая может составить содержание сообще¬ния, хранящегося в компьютерной базе знаний. Мы здесь хотим подчеркнуть, что особенность чело-ве¬ка как участника человеко-машинной коммуника¬ции не сводится к упомяну-тому различию между информацией и знанием.
Когда-то проблема создания машинных систем искусственного интеллекта представлялась как за¬дача снабжения компьютера информацией о дей¬ствительности соразмерной знаниям человека об окружающем мире. Успехи современных шахмат¬ных программ, казалось бы, свидетельствуют о том, что проблема «информационной полноты» в этой области успешно решена.
Но задолго до этого Дж. Вейценбаум [3] создал функционирующую про-грамму «Элиза», которая заведомо не обладала информационной полнотой, но поразительно успешно имитировала человеческую коммуникацию. Более того, эта программа вообще не обладала информацией о действительно¬сти, но только о некоторых особенностях тексто¬вой структуры. Этого было доста-точно для того, чтобы сотрудники в лаборатории Дж, Вейценбаума с упое-нием втягивались в диалог с «Элизой». Это выглядело парадоксом: челове-ко-машинное об¬щение строилось не на получении из машины по¬лезной ин-формации, но, на каком-то неизвестном «факторе X».
Для ясного представления о характере комму¬никации человека (пациен-та) с программой «Эли¬за» приведем фрагмент этой коммуникации. В этом фрагменте «Элиза» играет роль психотерапевта, проводящего первичное об-следование пациента по методике, разработанной К. Роджерсом в 1940-1950 гг. и состоящей в вовлечении пациента в бесе¬ду повторением ему его же высказываний. Приве¬денная ниже беседа молодой особы с «Элизой» в ро¬ли врача иллюстрирует как роджерианскую мето¬дику побуждения пациента продолжать разговор, так и работу программы «Элиза».
Первой «говорит» молодая особа. Все ответы вычислительной машины напечатаны прописными буквами.

Конечно, «Элиза» не ведет с «пациентом» философского диалога, подобного тому, который Сократ вел с юношей по имени Теэтет. В диалоге с «Эли¬зой» не рождается нового знания, хотя «пациент» кое-что узнает о себе, осмысляя свою личную си¬туацию. И в этом смысле приведенный выше диа¬лог «чело-век — машина» можно считать маевтическим, хотя не похоже, чтобы созда-тель программы осознанно ставил задачу организовать именно та¬кой диа-лог. Впрочем, процитируем мнение автора программы доктора Дж. Вейцен-баума: «Доктор», как стали называть «Элизу», исполняющую роль психиат-ра, вскоре приобрел известность в Массачусетском технологическом инсти-туте, где эта программа появилась на свет, главным образом, благодаря простоте ее демонстрации. Большинство других программ не позволяло так живо проде¬монстрировать посетителям, не обладающим опре¬деленными специальными знаниями, например, в некоторых областях математики, мощь вычисли¬тельной машины в обработке информации. Любой человек в состоянии в определенной степени оце¬нить «Доктора». Его сила как демон-страционно¬го средства еще больше увеличивалась благодаря тому, что по-сетитель мог принять непосредствен¬ное участие в его работе. Вскоре ана-логи «Док¬тора», созданные на основе опубликованного мною описания, стали появляться в других организаци¬ях США. Программа сделалась известной во всей стране, а в некоторых кругах приобрела статус «американской иг-ры»... Многие из «практикую¬щих психиатров всерьез поверили, что про-грам¬ма «Доктор» может перерасти в почти полностью автоматизированную форму психотерапии» [3]. Из комментариев автора явствует, что он созда-вал свою программу с чисто демонстрационными целя¬ми, чтобы убедить публику в «человеческих» спо¬собностях вычислительной машины. (После про¬игрыша Гарри Каспаровым компьютеру шахмат¬ного матча этот сюжет уже не интересен.) Нам важнее другое.
Совершенно очевидно, что диалог «Элизы» с пациентом не основан на обмене информацией, ибо, по крайней мере, один из участников коммуника¬ции («Элиза») никакой информацией не обладает и никакую информацию не воспринимает. «Элиза» реагирует исключительно на форму высказываний пациента и формирует свои сообщения так, что они обладают некоей при-влекательностью (аттрактивностью) для пациента, возбуждая в нем стремле-ние поддерживать коммуникационный процесс. Она не сообщает собеседнику интересующие его сведения о его внутреннем мире, ибо у нее нет таких све-де¬ний. Она обладает некоторыми сведениями о стро¬ении текста, который выдает пациент, и трансфор¬мирует его так, как будто она сосредоточена на том, что существенно для пациента. Получаемые сообщения «фасциниру-ют» пациента, но никак его не информируют.
Проблема состоит в следующем: если это не ин¬формация, не необходи-мость получить новые сведе¬ния, то что же еще может лежать в основе завя-зы¬вающегося коммуникационного процесса человека с его окружением — с тем, что он обнаруживает на своем «экране»?
Если бы этой проблематикой занимались уче¬ные с ментальностью физиков, то они бы уже давно стали строить гипотезы о природе неизвестного «фактора X». Именно так Рентген пришел к откры¬тию Х-лучей — жесткого электромаг-нитного излу¬чения, обнаружив необъяснимое потемнение фото¬пластинок. Так же А. Беккерель обнаружил излу¬чение урановых солей — распад атомных ядер, а супруги Кюри — распад радия. Примеры таких гениальных догадок в физике можно умножать и умножать. Но у кибернетиков менталитет совсем иной: никто не догадался заняться поисками «фак¬тора X», и эксперимент с «Элизой» так и остался парадоксом без объяснения, находящимся вне стол¬бовой дороги развития кибернетики и теории ис¬кусственного интеллекта. Он не сулил практиче¬ских успехов в создании новых интеллектуальных систем.
Самое удивительное, что, как мы далее пока¬жем, этот загадочный «фак-тор X» уже давно изве¬стен в науке, но не в кибернетике, а в этнографии. Речь идет о работе Ю. В. Кнорозова о феномене фасцинации, которая была хорошо известна второ¬му из авторов этой статьи еще в начале 70-х гг. из деталь-ных личных обсуждений с Ю. В. Кно¬розовым. Этот феномен заслуживает специального обсуждения. Основные идеи Ю. В. Кнорозова изло¬жены в его статье [4], но мы изложим их, следуя не букве этой статьи, но ее духу (с уче-том личных обсуждений с одним из авторов и последующего осмысления).
Наша главная идея состоит в том, что «фактор X» — это и есть фасцинация или аттрактивность сообщения, которая самодостаточна для того, что¬бы комму-никационный процесс состоялся. Эта идея могла бы возникнуть у каждого, после того, как Ю. В. Кнорозов [4] показал, что сообщение несет адресату не только информацию, но и фасцинацию. При этом согласно [4] информация и фасцинация могут составлять различную долю содержания со¬общения. Так, сухой научный текст несет в себе почти одну только информацию, в стихах замет¬но большее ме-сто занимает фасцинация, а музы¬ка, можно сказать, состоит из одной фасцина-ции. Поскольку, мы хотим утверждать, что фасцина¬ция — это и есть «фактор X», проявившийся в экс¬периментах с программой «Элиза», мы вынуждены подроб-нее остановиться на том, что представляет собой фасцинация, позволяя себе от-ходить от бу¬квальной передачи концепции Ю. В. Кнорозова.
Прежде всего заметим, что фасцинация — это не содержание, но ат-трактивность сообщения, являющаяся свойством формы. Сообщение содер¬жит в себе информацию, но самому сообщению присуща некая аттрактивность, вызывающая го¬товность адресата воспринимать содержание этого сообщения. Если информацию позволительно срав¬нить с содержимым сосуда, то фасци-нацию на¬до сопоставлять с формой сосуда, с его внешним оформлением. Именно поэтому, мы не стали гово¬рить вслед за Ю. В. Кнорозовым, что сооб-щение несет фасцинацию. Вернее сказать, что сообщение несет информацию, но обладает фасцинацией. Са¬мо слово фасцинация представляет собой кальку с английского fascination — обаяние, очарование, прелесть. Это сло-варное значение точно выража¬ет смысл фасцинации, как важной категории тео¬рии коммуникации и может быть принято в каче¬стве определения этой ка-тегории. Английское слово fascination непосредственно восходит к латинско¬му fascinatio, для которого латинско-русский сло¬варь И. X. Дворецкого дает значения: околдовы¬вание, зачаровывание, завораживание. Очевидно, что «обаяние» сообщения связано не с тем, что оно содержит, но с тем, как это содержание выраже¬но. Фасцинация — это качество формы, в которой сооб-щается информация, но не сама информация. Тем самым фасцинация есть свойство, в той или иной степени присущее каждому сообщению, но не его содержанию — передаваемой информации. От¬сюда явствует, что фасцинация и информация суть независимые характеристики сообщения. Само со¬общение можно уподобить сосуду с неким содер¬жимым. Но привлекательность сосуда связана не с содержимым, которое еще нужно захотеть попро¬бовать, но с самим сосудом, который в той или иной мере стимулирует это желание. Привлека¬тельная этикетка и красивая форма — вот что притягивает к со-суду. Фасцинация часто связана с ритмом, с повторами в сообщении. Эти повто¬ры не несут новой информации, но «притягивают» адресата. Фасцина-цию может передавать имя авто¬ра текста, название или какие-то ключевые слова, имена значимых для адресата сущностей. В поэ¬зии фасцинация свя-зана с рифмой (звуковым по¬втором), ритмом или повторяющимися сочета-ния¬ми согласных, роль которых открыл В. Т. Шаламов [5]. Сам Ю. В. Кно-розов связывал фасцинацию исключительно с ритмом, наличием в сообщении регулярных повторов. Но он сам говорил о фасцинации, присущей музыке, а это уже не только ритмический повтор, но и гармонические соотно¬шения му-зыкальных интервалов и их повторений. Это уже повтор в разнообразии от-тенков. Рифма — важное средство фасцинации, но повторение одина¬ковых слов — это уже не рифма, ибо теряется не¬обходимое разнообразие звучания. Стихотворный размер в силлабо-тоническом стихосложении опре¬деляется че-редованием ударных и безударных сло¬гов, но в реальном ритме некоторые ударения мо¬гут пропадать. Волшебные сказки обладают фас¬цинацией бла-годаря повторению сюжетных ситуа¬ций, скажем, когда герой проходит ряд различных испытаний. В диалоге «Элизы», как и в маевтических диалогах Сократа, адресат ощущает, что собеседник проявляет интерес к его лично-сти. В детективном рассказе фасцинация связана с тай¬ной и чередующимися ложными следами. В притче фасцинацию осуществляет парадокс, разруша¬ющий нормальный образ мира и этим привлекаю¬щий внимание.
Фасцинация действует на эмоциональную сфе¬ру адресата, пробуждает интерес к сообщению, го¬товность многократно обращаться к нему и этим вводить в вос-принимаемое сообщение новые повто¬ры, поддерживающие фасцинацию.
Действие программы «Элиза» основано на том, что, не вводя новой информа-ции, она инициирует повторы исходного текста, который передает этой про-грамме человек. «Элиза» не понимает содержа¬ния человеческого текста, но зада-ет вопросы так, что в человеческой речи возникают ритмические вариации на тему начального текста. Это и есть в чистом виде фасцинация, вовлекающая че-ловека в диалог с машиной. Программа стимулирует созда¬ние из малоинтересно-го отрывка сообщения текст, обладающий аттрактивностыо, что можно увидеть из приводимого выше отрывка диалога «Элизы» с человеком, которого эта бесе-да явно привлекает, и он готов ее продолжить.
Итак, восприятие сообщения определяется не столько его реальным со-держанием или информа¬цией, сколько свойствами самого сообщения — его аттрактивностью или фасцинацией. Сообщение, не обладающее аттрактив-ностью, которому вообще не присуща фасцинация, отторгается адресатом, даже если это научная статья, и от нее, казалось бы никто не ждет никаких «кра-сот стиля». Но в на¬учной статье, чтобы ее хоть кто-то стал восприни¬мать всерьез, должна присутствовать фасцинация, проявляющаяся в теме, в известном имени автора, в неожиданности постановки вопроса и т. д. Указа¬телям цитирования явно присуща заметная фасци¬нация — их охотно читают, хотя их информатив¬ность не столь очевидна. Как придать своему сооб¬щению аттрактивность, как внести в него фасцина¬цию — эта проблема не может иметь универсально¬го ре-шения. Наоборот, чем оригинальней выраже¬на фасцинация, тем сильнее полу-чаемый эффект. Важно одно: для успеха акта коммуникации при¬сутствие дос-таточно сильной фасцинации в со¬общении является необходимым условием. Успех коммуникационного акта определяется прежде все¬го фасцинацией, при-сущей сообщению, — аттрактивноетью формы (которая, по Аристотелю, и есть сущность), а не особой глубиной содержания.
После этих замечаний о фасцинации мы имеем возможность перейти к содержательному различе¬нию прямой и непрямой коммуникации, используя для этого модель коммуникации, о которой уже шла речь в работе [6]. Фас-цинация, присущая со¬общению, поступившему на «экран» адресата, по¬рождает в последнем автокоммуникацию как вну¬треннюю речь.
В случае прямой коммуникации сообщение, ин¬дуцируемое внешним сообще-нием, пришедшим на «экран» адресата, содержит ту же информацию, что и внешнее сообщение (полностью или частич¬но). Информация из внешнего сооб-щения передает¬ся прямо во внутреннюю речь и становится инфор¬мацией, цирку-лирующей во внутренней коммуни¬кации, а из нее уже осваивается как основа лично¬го знания адресата. Это и есть типичный случай «сцеживания» информа-ции из внешнего сообщения. Информация из внешнего сообщения «прямо» пе¬реходит в информацию внутреннюю (в содержание внутренней речи) и этим уже включается в тезау¬рус адресата. В этом случае главную роль игра¬ет содержание пришедшего на «экран» адресата сообщения (содержащаяся в нем информация), а фасцинация играет вспомогательную роль «смаз¬ки», обеспечивающей воспри-ятие этой информации адресатом.
Иначе устроена непрямая коммуникация, где возникающая в автокоммуника-ции информация не воспроизводит прямо информацию, содержащуюся в пришед-шем извне сообщении. Адресат не воспри¬нимает непосредственно поступающую информа¬цию (ее может вообще не быть), но откликается на пришедшее сообщение путем генерирования неко¬ей информации «в себе». В непрямой коммуника¬ции нет «сцеживания» поступившей информации, но поступающее сообщение воздейству-ет на состо¬яние сознания адресата. Здесь релевантно не содер¬жание поступившего сообщения, а сам факт коммуникации, Иначе говоря, решающую роль играет фас-цинация — факт восприятия информации, ко¬торый стимулирует возникновение внутренней ре¬чи — новое состояние сознания.
Итак, в отличие от исходной идеи Ю. В. Кноро¬зова, важно не соотношение информации и фасци¬нации в сообщении, но приоритет одного из этих фено-менов. Так, в акте гипноза важна не инфор¬мация, сообщаемая гипнотизером при внушении, но фасцинация, включаемая в коммуникационный акт и по-рождающая внутреннюю речь. Обычно, информация в речи гипнотизера очень бедна и играет роль чисто служебную, а вот аттрактивность этой речи, «взламывающая» коммуникаци¬онный барьер между внушающим и внушаемым, играет первостепенную роль. На этом зиждется эффект дейст-вия «Элизы». На этом основан заме¬ченный Ю. М. Лотманом [7] эффект мно-гократно¬го перечитывания художественных текстов, когда читатель отожде-ствляет себя с героями и вводит общение с ними в свою внутреннюю речь, отлича¬ющуюся от возбудившего ее исходного текста.
С указанной точки зрения, эффект «Элизы» — это не маргинальное явление в искусственном ин¬теллекте, но перспективное направление в созда¬нии интеллек-туальных систем как систем, генери¬рующих сообщения с «сильной фасцинаци-ей», сти¬мулирующих в сознании адресата богатую вну¬треннюю речь, в которой рождается новое зна¬ние. Нам хотелось бы обратить внимание на прин¬ципиальную значимость феномена фасцинации и перспективу создания человеко-машинных систем, осуществляющих непрямую коммуникацию с чело¬веком.
Традиционная концепция информационного по¬иска основана на казавшемся самоочевидным пред¬положении, что пользователь обращается к инфор¬мационным фондам (будь то первичные или вто¬ричные издания, будь то компьютерные базы дан¬ных, экспертные системы или что-нибудь еще) ра¬ди получения релевантной — соответствующей его потребностям — информа-ции. Неявная пред¬посылка этой концепции состоит в том, что «по¬требитель» (именно так долго называли пользова¬теля) вполне отдает себе отчет в том, какая ин¬формация ему реально нужна. Он может при этом не знать, как эта информация размещена и закоди¬рована в информационном фонде, и это счи-талось главной проблемой информационного поиска. Как только сообщение, содержащее пертинентную ин¬формацию, удавалось локализовать, так проблема сводилась к «перекачке» этой информации в созна¬ние пользователя. Фактически дело может обсто¬ять совершенно иначе: пользователь фонда может неосознанно искать те сообщения, которые могли бы оказаться для него не столько информа-тивны¬ми, сколько аттрактивными и способствовали бы возбуждению в его созна-нии процесса автокомму¬никации. В этом процессе может творчески возник¬нуть новая информация, имеющая весьма косвен¬ное отношение к информации, «сце-живаемой» в ак¬те внешней коммуникации. С традиционной точки зрения проис-шедшее следовало бы считать неуда¬чей информационного поиска или даже ком-муни¬кационной неудачей. Действительно, поступившее из информационной сре-ды на «экран» потребите¬ля сообщение оказалось не содержащим релевант¬ной информации. То, что сообщение инициировало творчество пользователя и приве-ло к созданию нового знания, как бы не считается. С таким же основанием можно было бы счесть неудачей пу¬тешествие Христофора Колумба, поскольку он не добрался до Индии — первоначальной цели своего путешествия. Подобных «не-удач» в истории науки насчитывается не мало.
Нам представляется, что открытие феномена непрямой коммуникации че-ловека с информацион¬ной системой имеет гораздо более принципиальное значе-ние, чем разработка эффективных способов получения из информационной среды релевантной для пользователя информации.
Во-первых, непрямая коммуникация связана с наиболее глубинными фено-менами человеческого сознания, а именно — с измененными состояния¬ми соз-нания, возникающими в восприятии притчи, поэтических произведений и т. п.
Во-вторых, непрямая коммуникация важна именно в ситуациях повышен-ной информационной трудности, когда не хватает знаний, чтобы пра¬вильно поставить задачу, осознать принципиально новую ситуацию и определить ка-кого рода инфор¬мация может принести пользу в продвижении.
В-третьих, непрямая коммуникация нужна, ко¬гда важно не локализовать информационные по¬требности, но снять мешающие творческому поис¬ку барь-еры и стимулировать творческое воображе¬ние.
Поэтому правомерно рассматривать перспекти¬вы непрямой коммуникации пользователя с инфор¬мационным фондом, а точнее, — с информационной средой. Можно представить себе схему коммуника¬ции пользователя со своим «экра-ном», на который поступают предназначенные ему сообщения, а ма¬шина ана-лизирует реакции пользователя с целью выявить наиболее эффективные по отношению к этому пользователю средства фасцинации. По су¬ти дела эта спо-собность уже заложена в программе «Элиза» как отслеживание ключевых слов в вопро¬сах «пациента». В реакциях пользователя заведомо содержится инфор-мация о том, что для него обла¬дает аттрактивностью. (На этом основана так-тика различных психотерапий, затягивающая пациента в разговор о своих проблемах.) Одному и тому же сообщению с точки зрения одного адресата, при-су¬ща фасцинация, а с точки зрения другого — нет, Поэтому правомерно по-ставить проблему выявле¬ния эффективной фасцинации для данного адреса¬та на основе получаемых от него текстов. Развитие идеи, заложенной в «Элизе», может состоять в том, чтобы программа определяла тип фасцинации при¬менительно к данному адресату (пользователю) и формировала сообщение, ко-торому присущ именно этот тип фасцинации.
Можно представить себе создание алгорит¬мов, формирующих сообщения повышенной аттрактивности, которые стимулировали бы авто¬коммуникацию пользователя и тем самым усили¬вали бы его имагинативные способности [8]. Ком¬пьютер, обладающий такими алгоритмами, не за¬нимался бы поиском ре-левантной информации, как информационно-поисковые системы, и не давал бы оптимальные рекомендации, как экспертные си¬стемы, но освобождал бы твор-ческое воображение пользователя от мешающих оков в виде стереотип¬ных ус-тановок. Мы хотели бы подчеркнуть здесь принципиальное значение трактов-ки воображения Я. Э. Голосовкера [8] как познавательной способности. Вооб-ражение своей творческой силой способ¬но компенсировать недостаток полез-ной информа¬ции, но зато нуждается в побуждении, в привле¬чении внимания к проблемной ситуации. Поэто¬му пользователю с развитым воображением, спо¬собному познавать и создавать новое, опираясь на воображение, важна не столь приходящая на его «экран» фактическая информация, сколь побу¬ждающая фасцинация. Воображение потенциаль¬но уравнивает пользователя с теми, кто знает больше. Тем самым отменяется принцип передачи инфор-мации от знающего к незнающему. Сократ выступает в маевтическом диалоге как «незнайка», но он тщательно отслеживает ответы собеседника и ставит перед ним все новые и стимулирующие во¬просы. Притча ставит слушателя или читателя пе¬ред парадоксом, на разгадке которого тот сосредо¬тачивает свои усилия и, в результате, понимает не¬что, недоступное для передачи с помощью прямой коммуникации. В непрямой коммуникации адресат из «ученика» пре-вращается в сотворца. Уже это должно заставить достаточно серьезно отне-стись к непрямой коммуникации и связанному с ней фено¬мену фасцинации, чтобы не упустить связанных с ними возможностей при создании современных ин¬формационных систем и оценке перспектив в сфере коммуникаций.
Конечно, позиция авторов выглядела бы более почтенно, если бы они мог-ли в данной статье при¬вести работающие образцы программ такого ти¬па. Тем самым, авторы могли бы вести прямую коммуникацию с читателем, со-общая ему информа¬цию о конкретных способах построения маевтических коммуникационных систем, обеспечивающих эффективную непрямую комму-никацию с пользова¬телем. Однако авторы такой информацией не обла¬дают и поэтому не могут поделится с читателем «технологическими секретами». Тем не менее, ав¬торы надеются, что эта статья обладает достаточ¬ной фасцинаци-ей для определенного круга читате¬лей и имеет право на существование в ка-честве заявки на осуществление с этим кругом непрямой коммуникации.
Если же суммировать содержащуюся в статье информацию, то ее можно выра-зить следующим образом. Взаимодействие пользователя с информа¬ционной систе-мой обычно носит характер прямой коммуникации, при которой адресат воспри-нимает недостающую ему информацию из получаемого со¬общения. При непрямой коммуникации полученное сообщение стимулирует порождение самим адреса¬том информации, которой система не обладает. Ре¬шающую роль здесь играет феномен фасцинации, а историческим примером служат маевтические диа¬логи Сократа.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Платон. Теэтет // Платон. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2.— М.: Мысль, 1993.— С. 192-274.
2. Шрейдер Ю. А. Интеллектуализация информационных, систем // Итоги науки и техники. Т. 14.—М.: ВИНИТИ, 1990.— С. 289-336.
3. Weizenbaum J. ELIZA — A Computer Piogram Foi the Study of Natural Language Communi-cation Between Man and Machine // Communication of the Association for Computing Machinery.— 1966.— Vol. 9, № 1.— P. 36-45; см. также Вейценбаум Дж. Возможности вычислительных машин и человеческий разум.— М.: Радио и Связь, 1982.— 367 с.
4. Кнорозов Ю. В. К вопросу о класси¬фикации сигнализации // Основные пробле-мы африканистики.— М.: Наука, 1973.— С. 324-334.
5. Шаламов В. Т. Звуковой повтор — поиск смы¬сла (Заметки о стиховой гармонии) // Семиотика и информатика. — 1976.— Вып. 7.— С. 128-145.
6. Myсхелишвили Н. Л., ШрейдерЮ.А. Ав¬токоммуникация, как необходимый компонент ком-му¬никации // НТИ. Сер. 2.— 1997.— № 5.— С. 1-10.
7. Лотман Ю. М. О двух моделях коммуникации в системе культуры // Тр. по знаковым системам. Вып. 6.— Тарту, 1973.— С. 227-243.
8. Голосовкер Я. Э. Имагинативная эстетика // Символ.— 1994,— № 29.— С. 73-127.

Материал поступил в редакцию 09.08.97.

(Из книги В. Соковнин. ФАСЦИНОЛОГ. Штрихи к профессии III тысячелетия. Изд. АФА, 2009)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧТО ТАКОЕ ФАСЦИНАЦИЯ?

Без ответа на вопрос «Что такое фасцинация?» невозможно понять, зачем нужен фасцинолог.
Сразу вслед за монографией «Фасцинология», изданной в декабре 2005 года, в которой я изложил основы познания феномена фасцинации, посыпались со всех сторон вопросы «Что такое фасцинация?» и «О чем фасцинология?» Меня удивило, что их задавали даже те, кому, казалось бы, по роду профессиональных занятий следовало знать и термин «фасцинация», и хотя бы краткую интерпретацию фено-мена фасцинации. Я имею в виду преподавателей философии, политологии, PR, искусствоведения, эстетики, педагогики и даже психологии, хотя уж к психологи-ческому знанию фасцинация имеет самое прямое отношение. Подобное состояние хорошо выразил на одном из форумов в Интернете, на котором были процитирова-ны тексты из моей книги, некий психолог-профессионал словами: «Фасцинация – это надо запомнить, за свою долгую и нелегкую психологическую практику (20 лет) никогда не знал такого слова».
Как это ни прискорбно сознавать, несмотря на то, что понятие «фасцинация» введено в научный оборот Юрием Кнорозовым (причем в среде специалистов по теории информации, семиотики, психолингвистики и психологии) в 1959 году, многие все еще не имеют ни малейшего представления о фасцинации, не слышали о существовании такого слова и понятия. Поэтому и задают вопрос: «А что это такое?».
Итак, что же такое фасцинация?

Вирус конечно негодяй, но еще и донжуан

Краткие определения никогда не исчерпывают содержание того или иного явления и предмета. На одной из международных научных конференций по проблемам экологии, ученые-экологи констатировали наличие более ста определений того, что такое экология; только их совокупность и перекрывание дают более или менее полное понимание этой науки. И все же краткие определения нужны – такова закономерность человеческого общения, требующего быстрой ориентировки в диалоге. Давая определение фасцинологии, я охарактеризовал ее как науку о фасцинации, о чарующей, доминантной и устрашающей сигнализации и коммуникации в природе и обществе: от вирусов и растений до приматов и человека. В основу названия науки мной было взято слово fascino, широко используемое еще древними римлянами: fascino – зачаровывать, околдовывать, сглазить. Очень широкий спектр значений придавали этому слову древние рим-ляне – от восхищенного любования до страха порчи.
И вот с моим определением фасцинологии произошел забавный казус. Один журналист, прочитав это определение, мрачно заявил: «Не вижу предмета науки. Как может вирус зачаровывать!?» И, по-видимому, намереваясь добить ме-ня, съязвил: «Он что, донжуан?».
Не догадывался мрачно мыслящий журналист, что попал в самую точку! В одной из научных работ по квантовой биологии исследователи (Б. И. Бирштейн, А. М. Ярошенко, и др.), попытавшиеся понять тайну проникновения вируса в живую клетку, раскрыли обманные пируэты вируса перед клеткой, охарактери-зовав их как донжуанские! Вирусологи именно как хитрость, обман, притворство, прятки, манипуляции интерпретируют поведение вируса, благодаря чему ему удается усыплять бдительность защитных систем клетки, а порой и застав-лять ее раскрывать ему свои объятия. К этому надо еще добавить, что сей смертельный пакостник эволюцией создан вовсе не для гадостей, но для определенной пользы: его функция, как считают представители эволюционной медицины, заключается в том, чтобы тренировать иммунные системы организма, совершенствовать их, заставляя активно работать и искать методы защиты, а кроме того, согласно последним предположениям, вирус может участвовать, наряду с бактериями, даже в метаболизме клетки как весьма полезный участник. И все же главное в нем то, что он антагонист и ему надо клетку с ее мощной защитой завоевывать. Вот он и пускается на чарующие уловки!
Посредством чего он очаровывает клетку? Единственным способом, опять же созданным эволюцией, – воздействием сигналов. Везде, где одно существо воз-действует на другое, в ход идут специальные сигналы, в том числе и такие, кото-рые содержат в себе этот самый «чарующий обман»: мимикрию, одурманивание, усыпление и др. манипуляции. Так что говорить о том, что вирус очаровывает (фасцинирует) клетку как донжуан девушку, вполне корректная метафора, имею-щая под собой вполне реальные природные процессы.
Здесь, мне кажется, уместно сказать, что в подлинно культурном мышлении и общении с древних времен принято ознакомиться, читать и пытаться понять то, что просится к отрицанию, прежде чем с ходу отрицать и отбрасывать. Да, великий физик Резерфорд, на вопрос о том, насколько важна теория относи-тельности Эйнштейна, отмахнулся со словами «Для физики это не понадобит-ся». Он не увидел «предмета». Увы, это не делает ему чести, а теория относи-тельности и другие идеи Эйнштейна очень даже понадобились для развития физики и человечества. Отмахивались, не увидев «предмета», и от эволюцион-ной теории Ч. Дарвина, и от теории бессознательного З. Фрейда, и от кибернетики и генетики. И все не впрок.
Фасцинация и сигналы фасцинации – факт, феномен бытия, точно такой же, как информация и сигналы информации. И то, что этот феномен назван «фасцинацией», не должно сбивать с толку. Или, уж если не нравится этот термин, приду-майте другой. Для объекта-феномена это абсолютно безразлично, хоть горшком назови. К тому же, исходное древнеримское слово «fascino» (см.: Латинско-русский словарь. М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1961. с. 255) содержит в себе не только «чарующие» смыслы (зачаровывать, околдовывать), но и «устрашающие» (сглазить, наводить порчу). Многих приводит в замешательство широко принятая отсылка к английскому fascination, переводимому как очаровывание. Но, истины ради, отмечу, что английское fascination происходит как раз от древнеримского fascino, перенося из него смыслы очаровывания и отбрасывая смыслы устрашения. Так что, на мой взгляд, термин «фасцинация» вполне уместен (и в значительной степени традиционен) для обозначения чарующих и устрашающих феноменов коммуникации и общения. А приживаемость терминов дело времени и вкуса. Достаточно вспомнить трудно произносимое и несколько режущее русскоязычный слух слово «имидж». Я припоминаю 1989 год, когда журналист, опубликовавший хвалебный отзыв о моем тренинге «Имидж менеджера», еще не знал, как пишется слово имидж, и написал в своей статье «иммедж». Прошло несколько лет и этим словом стали щеголять даже дошколята. Уверен, что то же самое произойдет и со словом фасцинация.

Фасцинация – это волнующий сигнал

Фасцинация – это процесс, и как любой процесс, начинается с определенной начальной точки. Этой точкой отсчета, запуска фасцинирования является особый сигнал, вызывающий волнение, повышенное внимание и интерес, сигнал, не оставляющий равнодушным.
Именно этот эффект волнующего действия послужил для меня катализатором озарения 12 июля 2002 года, которое привело к созданию фасцинологии.
Что же волнует, какие сигналы вызывают внимание, интерес, радостные или жуткие эмоции?
Салют, фейерверк, гром, молния... А запах вкусной пищи? А вид удивительных по гармонии величественных архитектурных сооружений, таких, как мавзолей Тадж-Махал, собор Василия Блаженного, Колизей? А прекрасные тела звезд кино? А оскал хищного зверя? Кулак, угрожающе продемонстрированный насильником беззащитной жертве?
Сколько этих волнующих сигналов жизни, воздействующих на психику животных и человека! И все они весьма и весьма актуальны, значительны, императивны, мимо них не пройдешь, не заметив и не взволновавшись.

А что не волнует, не останавливает, хотя и наполнено информацией? Да все серое, вялое, монотонное, не имеющее значения в данный момент и в данной ситуации жизни.
Значит, фасцинация – это такое воздействие сигнала, принадлежит ли он природному явлению (молния) или целенаправленному человеческому по-ведению (кокетливые пассы обольщения), которое вызывает волнение, внимание, удивление, захваченность.

Об одном далеко неточном определении фасцинации

На одном из форумов в Интернете возникла дискуссия вокруг предложен-ных мной представлений о феномене фасцинации, о ее широком определении как любого яркого волнующего сигнала. Один из участников форума решил внести ясность и категорично обрубил увлекшихся моей гипотезой участников форума и привел как каноническое определение фасцинации из психологиче-ского словаря: «Фасцинация – это особым образом сконструированное вербаль-ное сообщение», и нечего огород городить, включая в понятие фасцинации да-же сексуальные сигналы-феромоны животных.
В самом начале процесса познания феномена фасцинации был забит гвоздь преткновения, поставлен барьер, который многим, как показала даже приведенная мной выше реплика участника форума, все еще не по силам преодолеть. Я имею в виду определение фасцинации, помещенное в самом авторитетном психологическом словаре под редакцией А. В. Петровского и М. Г. Ярошевского, впервые изданном еще в СССР в 1987 г.: «Фасцинация (от англ. fascination – очарование) – специально организованное вербальное (словесное) воздейст-вие (выделено мной – В.С.), предназначенное для уменьшения потерь семанти-чески значимой информации при восприятии сообщения реципиентами, за счет чего повышается возможность ее воздействия на их поведение. Формы Ф. могут быть различными. В зависимости от акустической организации интенсивность Ф. может варьировать от минимальной (монотонная дикторская речь) до мак-симальной (специально интонированная речь, декламация, пение). Важным фактором Ф. выступает ритмическая организация сообщения. Существует также семантическая Ф., когда текст сообщения при определенных условиях оказывается жизненно значимым для реципиентов, вызывая резкое изменение их поведения (например, семантическая Ф. проявилась в «феномене 30 октября 1938 года», когда радиоинсценировка «Борьбы миров» Г. Уэллса вызвала в США массовую панику, охватившую свыше миллиона человек. Аналогичный эффект эта радиопостановка вызвала в Эквадоре 15 лет спустя). Эффектом семантической Ф. обладают также слухи».
Это определение в неизменном виде цитируется бессчетно и всеми подряд (а другого нигде и нет!) за небольшими исключениями (так, А. Назаретян, Н. Мечковская в своих работах дают иное понимание фасцинации). Листаю ог-ромный 800-страничный «Новейший психологический словарь» (автор В. Б. Шапарь, 3-е издание, 2007) и на 711 странице вижу то же самое определение – один к одному! Осмелюсь утверждать, что это определение фасцинации принципиально неточно. Оно схватывает только один аспект фасцинации – речевой, психолингвистический. Потому и примеры приведены этого рода: радиопьеса по «Борьбе миров», интонированная речь, слухи. Для более полного пояснения можно было бы добавить и такие «специально организованные вербальные сигналы», как метафора, эпиграмма, притча, каламбур, речевые парадоксы, великим мастером которых был Оскар Уайльд, юмор («котлеты отдельно, мухи отдельно»), и, конечно же, поэзию. Но сразу возникает вопрос: а куда отнести «визуально орга-низованные сигналы», возбуждающие психику и сознание, такие, как натюрморты, немая мультипликация, видеоизображения рекламы, гармония мавзолея Тадж-Махал, светоцветовые фонтаны-шоу? Или карикатуру, так ненавидимую Наполеоном и Гитлером? Для авторов определения фасцинации в психологическом словаре все это осталось за кадром и добавка о музыке выглядит явным противоречием: если фасцинация – вербальное воздействие, то при чем тут музыка, которая явно бессловесна?
Но музыка как раз причем! И на это указал первооткрыватель научного понимания феномена фасцинации Ю. Кнорозов, назвав инструментальную музыку явлением полной фасцинации без информации. К этому же классу сигналов абсолютной фасцинации относятся салюты и фейерверки. В них-то и заложена разгадка сути фасцинации, этого удивительного явления природы и человеческого общения.
Считаю, что определение фасцинации из психологического словаря Петровского-Ярошевского пора отодвинуть в сторону как исторический вариант, отработавший свое просветительское назначение, когда о существовании фасцина-ции вообще мало кто знал. Сужение определения фасцинации до «позывных» для информации (Ю. Шрейдер*) или «специально организованного словесного воздействия» (Психологические словари, А. Брудный и др.) вряд ли в настоящее время продуктивно. В таких определениях нет места ни чарующей родинке на лице Мерилин Монро, ни блистательно-петушиному гусарскому мундиру, вводившему девиц XIX столетия в гипнотический транс влюбленности, ни, тем более, соловьиному свисту, обольщающим половым феромонам насекомых или явно фасцинирующим гандикапам (по А. Захави), таким, как роскошные хвосты у райских птиц и огромные рога у оленей. А уж таким невербальным фасцинациям как фейерверк и салют – и подавно.
________________________________________
* Поскольку электронный вариант книги позволяет внести несколько строк, воспользуюсь этой возможностью, чтобы представить читателю развитие взгляда Ю. Шрейдера на фасцинацию, как это зафиксировано им и специально подчеркнуто в замечательно глубокой статье (к сожалению ранее мне неизвестной) «Информация и фасцинация в прямой и непрямой коммуникации», написанной им совместно с Н.Л. Мусхелишвили (см.: Научно-техническая информация. Серия 2. № 8. М., 1997 – см. в этом сборнике). Сохраняя дух открытия Ю. Кнорозова, с которым они многократно обсуждали проблемы фасцинации, Ю. Шрейдер высказал идею, что фасцинация представляет собой независимый от информации коммуникативный феномен, что фасцинация и информация суть независимые характеристики сообщения и успех коммуникационного акта определяется прежде всего фасцинацией. Это принципиальный уход от взгляда на фасцинацию как только на позывные для информации!

Природа пронизана фасцинацией

И созрела гипотеза: сигналы с чарующим или устрашающим воздействием заложены эволюцией в коммуниацию живых существ и перенесены ею из самой природы с ее удивительным полифонизмом и драматургией красок, звучаний, ароматов, свечения и прочих эффектно продуцируемых феноменов, огромная часть которых человеческими рецепторами даже и не воспринимается, а какая-то, по-видимому, еще не распознана человеческим познанием и существуют только в догадках. И все это богатство явлений и воздействий не просто окружает живые существа планеты от самых наипростейших до человека, но включает их в себя и включается в их системы восприятия, анализаторов и реагирования. Уже бактерии не пассивны, а избирательно реактивны на изменчивость среды и ее воздействий. Природа для любого живого существа – это огромная сложнейшая по комбинаторике система сигналов-образов, которые гениальный И. Павлов назвал первой сигнальной системой. Собака чует запах пищи, у нее приходит в волнение и возбужденное состояние вся пище-вкусовая и пищеварительная система. Запах – первый сигнал, пробуждающий пищевой рефлекс. Он содержит в себе сразу и информацию (запах какой именно пищи и др.) и фасцинацию (возбуждение, вожделение). Природа – это единство информации и фасцинации. И это единство, его сложную и многоаспектную комбинаторику человеку еще предстоит познать. Пока что сделаны только первые шаги на этом пути.
Истоки сигнализации, по-моему мнению, докоммуникативны, если под коммуникацией понимать направленное воздействие живых субъектов друг на друга с помощью сигналов и знаков. Для того, чтобы нечто стало сигналом, необходимо воспринимающее и оценивающее существо. Вне восприятия природа представляет собой совокупность явлений и объектов, лишенную сигнализации. Но как только на планете появились живые существа, наделенные рецепторами и анализаторами, природа, можно сказать, обрела значения, смыслы, стала не только совокупностью объектов, но и сигналов о них. Камень, занимая некое пространство, имея величину, еще и тверд, и эту твердость может испытать на себе любой живой субъект, столкнувшись с ним – шишку набьет или расшибется. Лучше обойти. Своим видом и эманациями сигнализирует в этом мире абсолютно все, что имеет место, сигнально представляя себя миру самим фактом своего бытия. Но это не коммуникативная сигнализация: камень не отправляет сигнал, он сам и есть сигнал-образ для воспринимающего его субъекта. Это хорошо иллюстрирует факт внюхивания-обнюхивания камней животными.
По сути, предлагаемый мной взгляд – это интерпретация первой сигнальной сис-темы, как ее понимал И. Павлов. Природа дана живым существам как явления и объекты-сигналы, вызывающие рефлексы на них.
Среди огромнейшего числа явлений и объектов для каждого вида живых существ какая-то их часть имеет судьбоносное значение, как полезное для жизни, так и опасное, влекущее смерть. Вот эти-то объекты-сигналы и обретают качество фасцинирования, то есть мгновенного привлечения внимания, возбуждения-волнения, устремленности к их обладанию (объекты питания) или паническому избеганию (огонь, хищник и т.п.). В этом актуальнейшем для выживания восприятии первых сигналов действительности, по И. Павлову, сплетены в неразрывный сигнальный узел информация и фасцинация, сигналы и рефлексы. Выдающийся нейрофизиолог А. Лурия отмечал, что воспринимающая мобилизация организма лежит в фундаменте особого вида активности, которую И. Павлов называл ориентировочным рефлексом и которая является основой познавательной деятельности. Активное восприятие первых сигналов лежит в основе повышенного внимания, исследования, интереса у всех животных: животные всматриваются, внюхиваются, пробуют, ощупывают. Это великолепно иллюстрируется тем, как исследуют львята ежика, впервые в жизни встретившегося им на пути, сворачивающегося в колючий клубок. Всякий рефлекторный акт, будучи ответной реакцией, всегда предполагает сигнализацию об объекте, на который направлен рефлекторный эффект, так как эффект должен соответствовать характеристикам объекта воздействия, то есть сигнала.
Приведу примеры того, как действуют и складываются у животных первые сигналы явно фасцинирующего воздействия.
Этолог фон Икскюлль описал, как оплодотворенная самка клеща заползает на куст и устраивается в таком месте, откуда она может упасть прямо на спину пробегающему зверю. Она может месяцами оставаться на ветке, не реагируя на звуки, запахи и другие изменения вокруг до тех пор, пока не уловит специфический раздражитель – сигнал отцепиться от ветки. Это запах масляной кислоты, продукта выделения кожных желез млекопитающих, который служит преду-преждением о появлении «кровяного блюда». Из сотен раздражителей, на которые клещ мог бы отреагировать, он выбирает лишь этот единственный, «словно лакомка, выковыривающий изюминки из пирога».
Для каждого живого существа, в том числе и человека, воспринимаемый объект в воспринимающей системе несколько иной, своеобразный (иного образа). Это особенно точно иллюстрирует восприятие дальтоника: салют для него без цветовой гаммы. Именно поэтому логично говорить не просто о сигнале об объекте, но о сигнале-образе объекта воздействия.
Понимание воздействия объектов окружающего мира на животных и человека как воздействия сигналов-образов не я выдумал. Это представление содержится уже в первосигнальной теории И. Павлова. Позднее об отражении объектов в анализаторах воспринимающих существ как образов писал Людвиг Витгенштейн. Но наиболее полно и убедительно этот взгляд высказал нейрофизиолог К. Прибрам в своей замечательной по основательности книге «Языки мозга». Он рассматривает взаимодействие организма с окружающей его средой как активное восприятие, в ходе которого мир предстает живому существу в виде совокупности Образов-сигналов-впечатлений. К. Прибрам пишет термин «Образ» с заглавной буквы, подчеркивая его значимость и полифункциональность, отмечая, что при этом «одной из самых поразительных особенностей Образов является их богатство». Добавлю к этому – богатство фасцинирующих сигналов-Образов.
Р. Хайнд считает, что отбор актуальных сигналов-раздражителей является составной частью любого поведения животного. В каждый данный момент органы чувств бомбардируются самыми разными формами физической энергии. На эту гамму раздражений животные реагируют избирательно: некоторые изменения энергии влияют на его поведение, другие – нет. Происходит своего рода отбор среди тех изменений энергии, которые воздействуют на животное. Кроме того, поскольку разные раздражения влияют на разные типы поведения, для каждого типа поведения, по-видимому, должен существовать оптимальный раздражитель или комплекс раздражителей; так, черви Tubifex служат раздражителем, побуждающим самца колюшки к еде, зеленые водоросли побуждают его к строительству, другой самец – к драке, а самка – к ухаживанию, и т. п. При этом сенсорика в сочленении с мозгом снабжена поразительным свойством формировать значимые Образы мгновенно, с первой пробы. Птице нет надобности пробовать на вкус еще раз божью коровку, если она по ошибке ее решила проглотить, она на всю оставшуюся жизнь запоминает ужасно обжигающее ощущение от этой «противной ярко красной в черных крапинках» движущейся по зеленому листку живой точки.
Сигналом, приобретающим для животного особое значение, может стать что угодно. И закрепляется такое фасцинирующее значение мгновенно. К. Лоренц так описывает почти мгновенное образование фасцинативного сигнала, которое он наблюдал у попугая: «Амазонский попугай по кличке Попаголло не боялся ничего и никого, за исключением трубочиста. Птицы вообще склонны опасаться всего, что находится выше их, – это связано с врожденным страхом перед пернатыми хищниками, пикирующими на свою жертву сверху. Когда черный человек, зловещий уже благодаря своему темному одеянию, появился на каменной трубе, вырисовываясь во весь рост на фоне голубого неба, Попаголло впал в панику и с громкими воплями улетел так далеко, что мы стали опасаться, найдет ли он обратную дорогу. Месяц спустя, когда трубочист снова появился у нас, попугай сидел на флюгере и ссорился с галками за право на это место. Внезапно он на моих глазах совершенно преобразился, – прижав перья, стал длинным и тонким и с тревогой начал вглядываться в деревенскую улицу. Затем он взлетел и помчался прочь, вновь и вновь издавая хриплый пронзительный крик: «Трубочист идет, трубочист идет!» В следующее мгновение открылась калитка, и черный человек вошел во двор».
Если рассматривать мир насекомых, то можно видеть удивительное разнообразие сигналов и реакций: для одних видов нет ничего более привлекательного, чем запах нектара, другие возбуждаются от запаха крови, а иным нет ничего слаще запаха гниения. У каждого свое лакомство, свой сигнал пище-вкусовой фасцинации.

Сигналы природы и коммуникативные сигналы

Я предлагаю разделить сигналы фасцинации на два класса по источникам, по их формообразованию.
Первый класс займут сигналы среды обитания, той среды, того дома, в котором живое существо появилось на свет, выросло и живет.
Салют, фейерверк хоть и похожи на падающие звезды, молнии и всполохи, но все же это выдумка человека. Но есть великий, общий для большинства животных, фасцинирующий энергию и восторг сигнал – восход солнца, солнечные лучи.
Восход солнца, как он представлен человеческому глазу, конечно же астрономическое и атмосферное явление, никакого коммуникативного назначения не имеющее. Космический факт. Но, во-первых, восход всегда хоть чуточку иной, чем вчера, а, во-вторых, почему же он радует, приводит в движение душу, настраивает на активную жизнь, стимулирует прилив сил? В этом активном отношении человека к восходу солнца и заложен секрет солнечной коммуникативной фасцинации: неживое космическое явление, получая цветосветовую окраску и проходя через психическое активное восприятие наделяется качеством фасцинативного сигнала. В этом фасцинативном наделении заложены, как мне представляется, изначальные и фундаментальные истоки религиозного чувства, зародившегося в первобытном человеке вместе с сознанием и воображением. Возникал вопрос огромной внушающей силы: кто посылает такие эффектные, всегда разные и неотразимые по мощи и красоте сигналы? Молния, раскаты грома, всполохи ночного неба, цунами, ураган – все эти силы были для человека безусловными сигналами. Оставалось только ответить на два вопроса: кто их посылает и что они значат? Как и сигналы живых существ, сигналы природы первобытное образное сознание вполне логично разделило на две части: чарующие и ужасающие. А ответ на «кто?» сам собой напрашивался: та живая (неживая не шлет сигналы!) могучая сила, которая скрыта от взора, но присутствует в видимых и слышимых своих проявлениях. Природа одушевлялась не потому, что так выдумал человек, а потому, что она навязывала человеку воображение о живой своей сущности своими активными фасцинациями – яркими, красочными, жуткими и чарующими одновременно. То, что казавшиеся живыми эти силы были неведомы, давало простор воображению. Поэтому одни народы напрямую одухотворяли космическое или атмосферное явление, наделяя его качеством фантастических воздействий (солнце – Бог), другие придумывали скрытую за явлением-сигналом силу (духи, души). Так природа «заговорила» с человеком инверсивно – его собственным адресно-перевернутым языком. Яркие чарующие и устрашающие проявления природы были наделены коммуникативной потенцией, иначе первобытный мозг не мог их объяснить и понять. Столь мощные и эффектные сигналы породили почитание продуцирующих их авторов – сверхъестественных живых одухотворенных существ, и эта изначальная религиозность появилась в человеке не от страха (или не только от страха), а от коммуникации, которую человек переиначил и разгадал по-своему – наделением сверхъестественными возможностями. Не столько страшились первобытные люди грома и молнии, сколько пытались понять, что им говорят могущественные живые духи природы, посылая такие сигналы. И человек естественным образом соображал, нельзя ли их приручить, уговорить, умилостивить или... обхитрить. Инверсивно наделив природу качествами живой жизни и души, человек по сути поставил ее на одну с собой платформу, перевел ее в плоскость общения, а значит и повел себя так, как ведут себя люди друг с другом в общении: убедить, внушить, приворожить, околдовать, нагнать страху или... обмануть. Боги являли собой хоть и чрезмерно могущественные духовные сущности, но вполне доступные для общения и понимания. Так родились гимны, молитвы, причитания и заговоры. И – обереги.
Очень показателен в рассматриваемом отношении так называемый «танец дождя», дошедший в неизменном виде из глубин тысячелетий и до сих пор практикуемый у индейцев хопи. Что значит этот Танец для индейцев, которые в нем участвуют? Почему они его ценят? Танец Дождя – это главным образом форма почитания священной природы, а также обращения к ней с просьбой одарить землю дождем. Индеец верит, что это так, как бы это ни было абсурдно. Обращение людей к небу с просьбой одарить землю дождем содержит веру в его одухотворенную мощь, в его субъектность, которая и развернута в направленном ритуальном к нему обращении.
Глубокая идея гениального Ильи Пригожина о том, что не только человек активен по отношению к природе, но и природа активно влияет на человека и человечество, еще ждет своего понимания и всестороннего исследования. Природа не молчит, она живет и говорит с человеком.
Фасцинацией наполнена природа, но в еще большей и изощренно многообразной степени ею насыщена коммуникация, общение. Особый класс фасцинативных сигналов образуют сигналы коммуникативной фасцинации, то есть фасцинации конструируемой специально для волнующе-повелительного, чарующего или устрашающего, воздействия одного живого существа на другое. Примером такой модели сигнала-фасцинации может служить хвост самца павлина, раскрываемый им во всем своем великолепии перед самками с целью обольстить и завоевать их симпатию. В невидимом нашему глазу микромире нечто подобное проделывает вирус в своей устремленности проникнуть в живую клетку организма и перепрограммировать ее на свой лад.
Лучшим доказательством эволюционной важности фасцинации является изобретение и включение в жизнь биологическими видами самых изощренных и тонких органов продуцирования сигналов фасцинации от фосфоресцирующего свечения светляков и стрекочущих инструментов насекомых до певческой гортани у птиц и человека и целых «фабрик» по созданию химических сигналов у насекомых. Представляется актуальным комплексное исследование «Органы фасцинирующих сигналов у животных». Из сочетания органов и сигналов фасцинации в человеческом обществе родились все искусства.

Фасцинация и информация дополнительны

Информация и фасцинация не противоречат друг другу, а находятся в дополняющем единстве, помогая коммуникации быть оптимально эффективной. Оба процесса являются разными по структуре и качеству, но дополнительными, в значении принципа дополнительности Н. Бора, как частица и квант в существовании электрона. Фасцинация – это своеобразные кванты коммуникации.
Передача информации является основой управляющих решений, тогда как фасцинация избыточно экспрессивна и непосредственно побуждает к тем или иным действиям и поступкам, часто полностью минуя порог критики и осмысле-

ния – последнее если и приходит, то потом, «после того, как». Это прекрасно проявляет себя в любви. Иначе говоря, фасцинация так же, как и информация снижает энтропию (хаос) системы и создает организующие, управляющие негэнтропийные воздействия, очень эффективно преодолевающие степень неопределенности. Только реализуется фасцинативное организующее воздействие по-другому – через посредство «чарующих» и «ужасающих» сигналов-эффектов. Так воздействуют на людей театральные и праздничные зрелища, любимые мелодии и песни, многие этнические и религиозные фасцины-символы.
Таково воздействие всего яркого, необычного, не требующего никаких разъяснений, возбуждающего интерес и волнение мгновенно и часто – безрассудно. Именно потому, что информация и фасцинация хоть и дополнительны и помогают друг другу, но по содержанию и формам реализации различны, они могут осуществляться раздельно.
Отсутствие фасцинации характерно для чиновничьих инструкций и сухого канцелярского языка официальных документов, что, вообще говоря, совершенно корректно для коммуникации подобного типа. Сухих, монотонных лекторов, конечно же, не так много, но они есть во всех учебных заведениях и своим примером доказывают существование передачи информации без какого бы то ни было участия фасцинации. Более того, именно потому, что живое человеческое общение без фасцинации почти не осуществляется, такое речевое поведение можно назвать антифасцинативным, разрушающим эффективное общение.
Если информация подключается к знанию и пониманию, то фасцинация развертывает свое действие на другом поле психики – на поле интенсивных эмоций, обострения внимания, удивления, чувствах удовольствия и радости, ужаса и испуга. Простой и яркий пример симбиоза информации фасцинации – маяк. Известно, что чем длительнее и драматичнее плавание, тем желаннее и радостнее увидеть мигание маяка, несущего в себе и информацию (близость суши), и фасцинацию (спасение). Восторженная радость охватывает даже морских волков. Не раз и не два были в истории мореплавания случаи, когда заблудившимся в океане морякам мерещился маяк (аналог – видение оазиса заблудившимся в пустыне). Принцип подобных видений-миражей понятен: что страстно ожидается, то и видится. Таким образом, маяк служит, с одной стороны, оповещению, информации, а с другой – усиливает информационный сигнал фасцинирующим ритмическим миганием (как сигналят друг другу насекомые-светлячки) и... радует душу моряка, истосковавшегося по суше.
Информационный язык – это язык логической аргументации и телеграфного сообщения. Фасцинативный язык – язык ярких эффектов и эмоциональных аффектов, язык часто глубинно эмоциональный, даже регрессивный, почти инстинктивно-животный.

Эволюционные стратегии и фасцинация

Один из важнейших вопросов, какой возникает при анализе фасцинации, это вопрос о том, зачем и для чего она изобретена биологической эволюцией и стала в человеческом общении столь же необходимой, как и информация.
Все многообразие процессов жизни, в которых фасцинации принадлежит важная роль обеспечения выживания и развития, можно условно разделить на четыре сферы, в которых фасцинация функционирует особым образом, специ-фична. Я назвал эти сферы как четыре стратегии фасцинации. Фасцинация обслуживает:
Безопасность индивида и рода;
Удовлетворение потребностей метаболизма;
Продление своего генома и рода;
Надежную организацию социабильных и социальных иерархий.
Эволюционные стратегии диктуют стратегии сигналов: создаются и совершенствуются в первую очередь сигналы, обеспечивающие эти эволюционные стратегии.

Продолжение в книге на http://www.koob.ru/sokovnin/

См. также: